— Я уже не раз пробовал, но…
— Но доводилось ли тебе хоть раз штурмовать невидимую стену ради любви? — Она коварно улыбнулась в темноте. — Признайся!
— Нет!
— Вот видишь! А для любви нет преград, нет границ. Вспомни Орфея и Эвридику! Если чудеса существуют, то они рождаются только от любви. Когда-нибудь и о нашей с тобой любви будут слагать легенды.
— О, если бы так! — вздохнул Сизиф.
— Все будет! Вот увидишь — ты покоришь вершину! Главное, — объясняла в темноте Идона, — последний рывок!.. А теперь надо набраться сил. Спи!
Утром Идона решительно отправилась на гору, встала на самой вершине и горящими глазами уставилась вниз, на Сизифа. Он напрягся, как готовый к смертельному прыжку буйвол, от избытка сил бугры мускулов так и ходили под кожей, в глазах сверкали страсть и надежда. Секунда — он устремился вверх и, как было условлено, всю свою сверхчеловеческую мощь вложил в последний рывок, в последний шаг: это был удар такой силы, что его не сдержал бы и столетний дуб, однако проклятая стена отбила камень, как горошину.
— Но я слышала, своими ушами слышала, как она затрещала, точно, затрещала! — бодро крикнула Идона свалившемуся от перенапряжения Сизифу. — Ничего, ничего, у тебя есть еще и вторая, и третья попытки… Только, прошу тебя, вложи все в последний удар, чтобы высечь огонь.
Сизиф, пошатываясь, поплелся вниз, перевел дух, восстановил силы, изготовился для второго броска. И ударил так, что искры посыпались не только из камня, но и у него из глаз: на губах выступила пена, а из пор кожи полился уже не пот, а зашипел пар — как из кипящего котла. Однако вершина осталась непокоренной. То же самое — в третий, в четвертый раз. Опечаленная Идона возвратилась в пещеру: когда после трудового дня пришел, точнее говоря, приполз Сизиф, он нашел женщину в слезах.
— Я так верила в тебя, так сильно верила, — жалобно простонала она, а когда он хотел погладить ее, свернулась калачиком и недовольно буркнула: — Спи, Сизиф, ты и так перетрудился.
«О боги, боги, — билась о темные своды пещеры молитва Сизифа, — позвольте мне победить, о боги! Не для себя, ведь пока я был одинок, я никогда не просил вас об этом, позвольте победить для нее, для Идоны, вы же видите, как она страдает. А за что? Ведь ничего плохого она не сделала. О боги, во имя нашей любви…»
Утром Идона осталась сидеть у входа в пещеру, в ее глазах уже не пылала вчерашняя уверенность, она сникла, бессильно опустила плечи. Сизиф взглянул на ее бледное печальное личико, и тут в нем поднялась такая могучая волна любви и силы, что он понял: сейчас он или пробьет стену, или размозжит об нее голову! Он превратился в стальной таран, перед которым любая стена — не стена. Вероятно, Идона почувствовала это, она встала и радостно воскликнула:
— Ты победишь, Сизиф!
Грохот потряс все окрест — рухнули близлежащие скалы, разверзлись новые бездны, и Сизиф, падая, успел подумать: свершилось!.. Ему хотелось кричать, плакать, хотелось увидеть чудо своей победы, но перед глазами сверкали зеленые молнии, в ушах звенело, сердце чуть не выпрыгивало из груди, вот оно само превратилось в камень и покатилось вниз… Да, он ясно услышал, как скатывалось его грохочущее сердце… Открыв наконец глаза, он увидел камень, остановившийся на своем обычном месте — среди долины… Сизиф не помнил, ни как встал, ни как поплелся вниз: проходя мимо Идоны, он опустил глаза, чтобы не встретить ее разочарованного взгляда.
— Я сделал больше, чем мог, — виновато прошептал он.
— Больше, чем мог? — вскинулась она. — Вот, значит, какова твоя любовь, как мало она может!.. Любящий мужчина упал бы замертво или добился своего. А ты плетешься после проигранной битвы и еще не стыдишься хвастаться! Где твоя гордость? И не смей подходить ко мне, — отскочила она, когда Сизиф хотел погладить ее плечо, чтобы успокоить, — не смей прикасаться, пока не докажешь своей любви!
Ночь он провел под открытым небом, а наутро вновь вступил в единоборство со стеной, однако прежних сил уже не было. И каждый раз, спускаясь вниз, он встречал полный досады и разочарования взгляд любимой. Теперь он не знал, что тяжелее: толкать в гору камень, чтобы в очередной раз упереться в стену, или спускаться в долину и встречать презрение и отвращение Идоны. Она перестала расчесывать волосы и натираться ароматными маслами: стоит ли, говорила она, стараться ради мужчины, который на поверку вовсе никакой не мужчина? Растрепанная, как фурия, в грязном хитоне, некрасиво растопырив ноги, сидела она возле пещеры и подыскивала «ласковые» словечки, чтобы одарить ими возвращающегося с горы Сизифа: