Он не возражает. И в самом деле чувствует, что на веки вечные лишился пусть небольшой, но все же кое-какой суммы. Ведь и не подозревал, несчастный, что примет из-за нескольких рублей столько мук, другой-то и из-за сотни, глядишь, не так страдал бы. Конечно, мог бы собраться с духом и выложить мне прямо в глаза: так, мол, и так, если ты кое-что все-таки вспомнила в этот наш век всеобщего склероза да к тому же сама меня поймала, так уж будь любезна, возврати должок, который, черт побери, самое время вернуть! Но разве может интеллигентный человек разрешить себе такое невежество? Да еще после того, как сочувственно осведомились о его тяжких потерях и непоправимых бедах?..
— Кстати, — словно между прочим, бросаю я, — дико не люблю одалживаться, но…
Он не сразу соображает, что к чему, хотя мои слова не оставляют никаких сомнений.
— …но одолжи-ка мне карандаш. Хочу записать твой телефон: очень уж ты скверно выглядишь. Говори прямо: случилось что-то печальное?
Одеревеневшей рукой протягивает он карандаш. Попроси я сейчас, он весь свой бумажник с деньгами за милую душу отдал бы, и ключ от квартиры, и часы, даже свидетельство о страховании жизни… Уж на что я тертый калач, а не могу надивиться: какие же они рохли, эти люди, дающие взаймы! Чуть что — и сразу опадают, как тесто на сквозняке…
— А не заскочить ли нам в кафе? — предлагаю, глядя на его траурную физиономию.
— Что? В кафе? — Лицо его еще пуще темнеет, щеки вваливаются: не человек — живой труп, краше в гроб кладут… Дело ясное: тут не только своих денег не получишь, а, чего доброго, и за кофе платить придется!
— Посидим, выпьем, закусим, — говорю, — расскажешь о своих бедах — глядишь, найдем способ помочь горю.
— Нет-нет, никаких выпивок, никакой помощи… Иди сама!
Как вспугнутый заяц, отпрянул он в сторону и бросился прочь, чуть не попадая под колеса. Теперь не догонишь! Да и зачем? Вот если бы он был мне должен пусть небольшую, но все же кое-какую сумму, тогда бы уж я прижучила его как миленького, за оба уха ухватила бы… А так… пусть себе бежит. В удовольствиях тоже надо знать меру!
ДУША ОБЩЕСТВА
У кого бы ни гостевал — ни капельки! Видеть эту гадость не могу. Поэтому за столом я словно соринка у всех в глазу, словно горох при дороге — каждый ущипнуть норовит. Было время — косо на меня смотрели, за стол рядом вроде в наказание садились и облегченно вздыхали, когда я соображал, что следует уйти пораньше. В конце концов совсем приглашать перестали. Что было, то было.
А теперь? Теперь, братцы, когда таких, как я, трезвенников считанные единицы остались, мы на вес золота. Званые вечера без нас проваливаются, свадьбы разлаживаются, именины в поминки превращаются!
Возьмем, к примеру, вчерашний день. Приплелся я на юбилей. Опоздал, грешным делом. Сажусь. Скорее даже не сажусь, а этак вьюном втираюсь между двумя представительными дамами. Стол широкий, длинный, что твоя взлетная полоса. Гостей видимо-невидимо. Все хозяину нужны, все полезны: профессора, кассиры, столяры… Но нету за столом единства. Полный разнобой — скучные, по сторонам озираются, зевки ладонями прикрывают. И чарка не помогает. Хозяин из кожи вон лезет, пытается общий разговор завязать, и так и этак приступает — нет контакта, хоть плачь!
И тут он громко обращается ко мне:
— Почему это вы не пьете?
Я вздрагиваю, что-то себе под нос бормочу. И тут начинается!
— В самом деле! Рюмка даже не тронута! — всплескивает руками одна из моих тучных соседок.
— Если вы так, то и я не стану пить! — грозит другая.
— Этого еще не хватало! — в отчаянии восклицает хозяйка.
Стол ожил, пришел в движение.
— Вы непременно должны выпить!
— От одной еще никто не умирал!
— Надо уважать хозяев!
— Терпеть не могу этих ханжей, — ворчит красноносый тип. — Не пью, не пью, а сам-то втихаря из горлышка хлещет!
Гости подмигивают друг другу, перекидываются понимающими улыбочками, чувствую, сколачивают против меня единый фронт.
А соседка справа жмет мне коленку и шепчет:
— Ах, какой вы эгоист… Ну, выпейте! Ну, ради меня!
Другая командует генеральским басом:
— Вперед — марш! — и в один глоток опоражнивает бокал.
А я креплюсь, только бородой мотаю.
— Что же это такое? — орет через стол хозяин.
— Влить силком! — требует красноносый.
— Может, цирроз у него? — робко жалеет кто-то.
— Какой еще цирроз! — взрываюсь я. — Не пью, и все!
Тут все застолье просто в бешенство приходит от моей наглости. Лица краснеют, глаза искры мечут, сотрапезники вместе со стульями надвигаются на меня, как страшилища из фильма ужасов. Вот-вот схватят, в порошок сотрут.
— Ну, ну! — отбиваюсь я. — Ладно уж! Только первую и последнюю!
— Ура! — гремит стол.
Поднимаю рюмку и медленно ставлю обратно — уже пустую.
— Он же за воротник вылил! — визжат обе толстухи, зажав меня своими телесами, — пальцем не шевельнешь.
Ох, пришел мой последний час! Гул, звон, жужжание, как в осином гнезде. Обступили со всех сторон, тянутся с рюмками, фужерами, бутылками, умоляют, требуют, кулаками грозят, щиплют. А одна врачиха даже на колени упала, ноги мне обнимает…
— Я тоже не пью, тоже! — не может скрыть зависти какой-то самозванец. — Вот! Вот! — И выплескивает из бутылки прямо на телевизор.
Лей сколько влезет! Кому ты нужен! Стол уже поет про чижика-пыжика, который на Фонтанке водку пил. Поет и коварно на меня поглядывает. Раз — кто-то обхватил меня сзади и уже раздирает челюсти, как лошади, и опрокидывает рюмку прямо в пищевод. Ах, гады! Вскакиваю, как ужаленный, кашляю, слезами обливаюсь, задыхаюсь… Все вопят, женщины ароматными платочками подбородок мне утирают, красноносый выдает анекдотец про пьяницу, отдавшего концы от глотка лимонада… Шум, смех…
— Братцы! — спохватывается кто-то. — Полвторого уже!
— Вот ведь как незаметно время пролетело! — удивляется другой.
— А потому что интересно было!
Хозяин улыбается. Доволен.
Когда я ухожу, он подскакивает, обнимает.
— Спасибо тебе, Йонас! Выручил! — И сует мне в карман бутылку «Паланги». — Если б не ты — заплесневели бы! На субботу Жигасы просят. Свадьба у них.
— Так я уже Каркласам обещал. Новоселье.
— Йонас! Спятил, что ли! Не губи молодых! Где ж им другого непьющего взять? Да и отец невесты тебе… — И он шепчет мне на ухо что-то о путевках.
Уступаю. Да и как не уступить: силой притащат. На таких, как я, нынче большой спрос: непьющего добыть труднее, чем угря. Заживо без нас сгнили бы: никакого разговора, никакого контакта не завяжешь. А без контакта — пшик, а не застолье!
ВОТ ЭТО ПРАЗДНИК
Когда просыпаюсь я праздничным утром в своей малогабаритной квартире, меня охватывает странное беспокойство. Хочется, черт побери, хоть раз вкусить чего-то по-настоящему праздничного! Хоть раз вырваться на простор, ударить по струнам! Особенно лихорадочно начинают скакать мысли, когда я вдруг вспоминаю, что в любую минуту ко мне может нагрянуть многочисленное семейство Абленасов, которому не нужны ни струны, ни просторы — только маринованные грибы и жареный гусь.
Поэтому я быстренько одеваюсь и мчусь к Кишкисам.
Кишкисы еще нежатся в постелях. Завидев меня, они вскакивают, в глазах у них вспыхивает то же праздничное беспокойство и жажда простора. Мы наспех закусываем грибками и селедкой, и глава семьи вносит «предложение немедленно всем вместе навестить товарища Зайцекаускаса. «Товарищ Зайцекаускас, — вспоминает Кишкис, — как раз переболел воспалением желчного пузыря, поэтому наш коллективный визит будет для него физической и моральной поддержкой».
Вскоре мы вваливаемся в квартиру истосковавшегося по нашей моральной поддержке Зайцекаускаса.
Хозяин, еле волоча ноги, надраивает паркет. С нашим появлением его желтое лицо становится ярче паркетного воска. А когда отпрыски Кишкиса в мокрых башмачках начинают, как по льду, кататься по навощенному паркету, щеки Зайцекаускаса принимают цвет апельсиновых корок. Кстати, сами апельсины мы в большом количестве обнаруживаем у него в холодильнике.