Связь между саксонскими и скандинавскими миграциями — это больше чем просто гипотеза. Она засвидетельствована как археологией, так и историографией. После обнаружения королевского захоронения в Саттон-Xif, сходство которого со скандинавскими погребениями очевидно, не осталось никаких сомнений а Les vagues germaniques (87; 149–150) в существовании контактов между Англией и Скандинавией даже после конца англосаксонской миграции. Письменная история приносит другой весомый аргумент: английский эпос о Беовулъфе, сюжет которого является датским в своей основе, доказывает, что островное общество сохраняло неослабный интерес к делам Скандинавии. Наконец, вспомним, что между концом англосаксонских миграций (незадолго до 500 г.) и первым датским походом во Фрисландию (около 520 г.) нет никакого, если так можно выразиться, зазора.
Присутствие саксов на земле будущей Нормандии ставит множество почти неразрешимых проблем. Оно подтверждено в VI в. двумя высказываниями Григория Турского9, называющего среди союзников армии Меровингов10 в борьбе против бретонцев, Saxones Bajocassini, «саксов из Байе» или «из Бессена». Нет никакой возможности узнать, прибыли ли они по суше или по морю. Тремя веками позже тексты IX в. помещают в прибрежный район Бессена область, называемую Otlinga Saxonia: обязана ли она своим называнием самим саксам, или побежденным, депортированным из родных мест Карлом Великим? Нам это неизвестно. Наконец, с XI в. мы находим в районе Кана некоторое количество топонимов (на — tun и — ham), которые можно было бы объяснить, исходя из древнесаксонского языка, если только они не являются скандинавскими, что также вполне вероятно. Трудно построить из этих обрывков систему, которая бы все объясняла. Однако отдельные авторы без колебаний приписывают саксам некоторые из наиболее распространенных в Нормандии топонимических основ (например, названия, заканчивающиеся на — fleur). Эта гипотеза остается филологически спорной и исторически невероятной, хотя скандинависты еще не внесли в этот вопрос желаемой ясности.
Итак, между двумя кризисами имеется некоторая преемственность, о которой следует постоянно помнить. Если Каролингская империя почти не смогла извлечь выгоды из несчастий, пережитых в свое время Римом, то некоторые из агрессоров бессознательно восприняли богатый опыт, накопленный их предшественниками. Морское строительство и навигационные навыки викингов, в их удивительном совершенстве, развивают и продолжают опыт «народов моря» III–V века. И Арпад, убегая от печенегов на запад через карпатские перевалы, без сомнения, знал, что до него многие другие предводители кочевников нашли нечто вроде «земли обетованной» в Паннонии.
Хронология этого второго кризиса не обладает такой ясностью и простотой как «Великие нашествия» на Позднюю Римскую империю. Каждый агрессор следовал своему собственному ритму. В течение всего периода на заднем плане продолжались два процесса: затопление Восточной Европы славянским приливом, который на первых порах, до начала VIII в., разливался пространственно, а затем вглубь, образуя все более и более густую заселенность; и биение прибоя, бросавшего на запад степных конников. Что касается последнего, то он не закончился в XI в.: если говорить только о латинской Европе, то, чтобы этот поток полностью иссяк, еще нужно было дождаться монгольского нашествия во времена Людовика Святого12; а в Восточной Европе визиты азиатских кочевников не прекращались до XVIII в. (калмыки). Несмотря на наличие общего религиозного знаменателя, мусульманские операции VIII в., с одной стороны, и IX–XI вв., с другой, полностью различны. Сухопутные экспедиции из Испании были всего лишь кратким эпизодом, финальную точку в котором поставил Карл Великий. Ответные рейды сарацинских пиратов и покорителей гор стали незаживающей раной, которая продолжала болеть до самых Крестовых походов, и от которой уже в новое время приняли эстафету набеги берберов.
Феномен викингов, если взглянуть на него в целом, имеет самые четкие временные рамки: начавшись в конце VIII в., он продолжался, по сути, почти до середины XI в., когда Англия окончательно выскользнула из объятий Дании. Безусловно, именно набеги викингов стали самым ярким событием, характеризующим наш период. Поскольку он оставил глубокую отметину на нашей западной цивилизации, не следует удивляться тому, что мы выбрали его ведущей темой данной работы. Впрочем, не будь его, другие перемещения новых варваров, непоследовательные и разобщенные, не заслуживали бы отдельного рассмотрения. Смысл и единство второму натиску на христианскую Европу придала именно атака викингов. Остается задаться вопросом, существовало ли когда-нибудь это единство где-либо помимо воображения историков, жадных до обобщений и периодизаций. Мы, со своей стороны, в этом твердо убеждены, по крайней мере в том, что касается Западной Европы. Несомненно, в синхронности некоторых нападений немалой была роль случая, в основном на первых порах: между агрессивными поползновениями Омейядов13 в Галлии и первыми высадками норвежцев на шотландских островах не было ничего общего, хотя они и произошли в одно и то же время. Но, начиная со второй трети IX в., все уже обстояло иначе. Совпадение стало слишком разительным, чтобы отрицать наличие, по крайней мере, нескольких общих факторов. Мы найдем их, скорее, у жертв нападения, чем у нападающих. Христианская Европа была соблазнительной добычей для всех, относительной богатой, плохо защищенной и легкодоступной (настоящей приманкой для варваров повсюду становились монастырские сокровищницы). При всей своей спорности, тезисы Пиренна по крайней мере привлекли внимание к главному — диспропорции, которая существовала между экономическими базами Каролингской империи и ее политическими и экономическими амбициями14. Империя начинала постепенно слабеть, о чем, как кажется, соседи франков смутно догадывались. С самого начала нападений сама их многочисленность, парализуя франкскую оборону, стала мощным залогом успеха. Невольно, разумеется, варвары помогали друг другу, и их операции совпадали во времени, потому что так они оказывались более успешными.