«Ты будущий офицер, а не пацан, мстящий за мелкие обиды, – вспомнил я слова отца, сказанные им на педсовете после очередной драки, которую я учинил. – Кулаки нужны, чтобы защищать честь женщины, честь офицера и честь Родины. Все остальное надо решать дипломатическим путем. Этот девиз должен стать смыслом твоей жизни. Ты понял, о чем я говорю?»
«Что ты ответил тогда»? – спросил внутренний голос. Я ответил: «Да».
Вздохнул, наблюдая, как лодка ткнулась носом в камыши, опустил лицо в воду и пошел кролем, нагоняя уплывающую фуражку.
После ухи и мяса на деревянных палочках Семеныч принес на луг патефон и, прокрутив ручку, пробухтел своим сиплым, прокуренным голосом:
– Дамы приглашают кавалеров, – схватил Дарью за руку, привлек к себе и как мог закружил ее по поляне.
Отец усмехнулся, глядя на его выкрутасы, и встал. Галантно расправил усы и, подмигнув Андрею Александровичу, склонился к жене и что-то зашептал ей на ухо. Мама покраснела, но, оправив складки платья, встала и подала ему руку.
– Ну что же, гусар, рискните, – сделала шаг ему навстречу, вложила свою руку в его, и они поплыли, поддаваясь энергии венского вальса.
Андрей Александрович посмотрел в их сторону и перевел взгляд на супругу. Быть на вторых ролях он не привык и грациозно протянул руку своей жене. Она улыбнулась и встала.
Пары кружились вокруг костра, утопая в звуках патефона и ароматах мятой травы.
Только мы с Катькой сидели у костра и молчали. Я сопел, глядя на подсыхающую форму, развешанную на дереве, а она что-то рисовала на земле.
Рисовала той самой хворостиной, которую ее отец сломал специально для нее. Поводом к театральной постановке с громким названием «Девочка и утопленник» стало прибытие Катюхи с лицом, перепачканным тиной, в рваном платье и с содранными до крови коленками. На крики моих родителей, что случилось и где Алексей, она потупилась и сказала:
– Утоп, наверное.
А потом была истерика у моей матери, бег мужчин через камыши и крапиву к реке, запахи валерьянки на поляне и радостные вопли при виде меня, подгребающего к берегу.
После этого Андрей Александрович и сломал хворостину. Катин отец грозно махал ею в воздухе, требуя справедливого возмездия за столь дурацкую шутку.
– За сей бесчестный поступок, – как он выразился, – и оставление человека в воде при наличии плавсредства и места в нем будешь лишена фруктов и варенья.
– Больно надо. – Катя глянула на меня исподлобья, думая, наверное, о том, что шутка получилась смешной, но в силу консерватизма ее никто не оценил. Кроме нее.
Мой отец только улыбался, глядя, как мать стаскивает с меня мокрое белье.
– Да ладно тебе, Александрыч, не гуди. Дело молодое, мы же не знаем, что там произошло. Может, он к ней приставал.
– Ты приставал к Кате? – Мама дернула меня за руку так, что я чуть не лишился этой части тела.
– Нет.
– Не ври матери, – я первый раз в жизни услышал эту фразу и понял, что мама, получив ее в наследство от моей бабки, берегла ее на самый крайний случай. И случай представился.
– Нет, не приставал, – сказал я и глянул на Катюху.
Она была похожа на маленького зверька, попавшего в силки. Она не плакала, а только хмурилась. Но я чувствовал, что ее огромные глаза, похожие на два бездонных синих озера, были переполненные влагой из-за такой вопиющей несправедливости. Ну сбросила пацана в реку, ну пошутила неуместно, ну и что тут такого… Так нет, раздули проблему. Мне стало ее жалко, и я решил покончить с этой никому не нужной трагикомедией.
– Я замуж предложил ей выйти, вот она и столкнула меня в реку.
– За кого? – Катин отец не сразу понял, что я сказал. Посмотрел на меня и опустил хворостину.
– За меня. – Я развел руки, как бы говоря: «А что тут такого?»
Из двух шуток, услышанных ими за сегодня, эта была самая веселая. Хохотали все, кто был на поляне, за исключением меня и Катюхи. Насмеявшись вволю, они наконец-то оставили нас в покое и дружно переместились за стол, где с удвоенным аппетитом стали поглощать гуся, запивая все это мадерой, пивом и медовухой.
А мы сидели и ждали, когда закончится этот нескончаемый день.
– Так и будем молчать? – Я посмотрел на Катю.
Она улыбнулась и не ответила. Босой ногой затерла что-то на земле и стала старательно выводить буквы, вдавливая конец прутика в мягкую податливую землю. Я понял, что она пишет, уже по первым буквам. Я подвинулся к ней, схватил за плечи и чмокнул в щеку.
Хворостина выпала из ее рук, и она замерла, словно каменное изваяние. А предложение так и осталось недописанным, навсегда лишившись окончания и смысла и имея вместо трех слов всего два: «Я тебя…»