— А мои товарищи?
— Здесь, кроме тебя, еще их несколько человек.
— Старик! Умоляю тебя, отведи меня к ним.
— Ты много потерял крови, сын мой, всякое движение тебе вредно… Твоя жизнь…
— Ах, что моя жизнь! — с отчаянием воскликнул Рюрик и сделал движение, чтобы приподняться. Но силы ему изменили, и он снова тяжело опустился на свое ложе.
— Видишь сам, сын мой, что ты слишком еще слаб! — говорил священник, ласково поддерживая его.
Рюрик уныло молчал. Ему казалось, что эта неудача наложила на него несмываемый ничем позор. Вдруг до него донесся хорошо знакомый ему голос:
— Клянусь Одином, здесь мой Рюрик!
— Рулав, Рулав! — воскликнуть Рюрик и, забывая слабость и боль, поднялся на ноги и, шатаясь пошел туда, откуда слышен был этот голос.
Смутно припоминал он крики: «Рулава положил!» Рюрик понял, что стал убийцей.
— Рулав! Где ты? — с тоскою позвал своего друга Рюрик.
— Сюда, мой конунг, сюда! Спеши ко мне! — отозвался старый норманн, — я вижу, двери Валгаллы уже открыты предо мной… Я хочу умереть на твоих руках!
В углу тускло освещенной комнаты Рюрик увидел своего друга. Рулав лежал на связках соломы. Лицо его было мертвенно бледно. Бесчисленные шрамы еще более выделялись на нем. Он тяжело хрипел.
— Рулав, как это могло случиться! — со слезами в голосе воскликнул Рюрик. — Как у меня поднялась рука на тебя!
— Я сам виноват… Они могли убить тебя. Я кинулся, чтобы защитить тебя, но ты уже опустил секиру… Ты не видел меня… Так суждено.
Голос старика слабел, грудь его высоко вздымалась.
— Прощай, друг, — хрипел Рулав, — прощай, забудь это… Ты будешь спасен… Олоф с твоими братьями не покинут тебя… Будь счастлив и вспоминай старика, любившего тебя, как сына.
— Рулав, Рулав! — шептал Рюрик.
— Ты плачешь, дитя? Зачем? Что эта жизнь? Я умираю счастливым. И там, в Валгалле буду продолжать жизнь… Там ждут меня высшие наслаждения, которые на земле невозможны… Валькирии служат там… Вместе с Ассами я стану пить мед после битв в полях Ассгарда[7], буду есть чудного вепря, и раны мои заживут. Один любит храбрых, и никто не смеет сказать, что старый Рулав был когда-нибудь трусом.
Умирающий закрыл глаза.
— Отойдем, сын мой, — раздался голос священника, — он умирает… Тяжела смерть грешника.
— Смерть тяжела? — вдруг приподнимаясь, воскликнул Рулав. — Ты ошибаешься, старик! Для норманна не страшно умереть!.. Смотри…
Быстрым движением руки сорвал он повязку, хлынула кровь, и Рулав, радостно улыбаясь, запел:
Но закончить песни Рулав не смог. Он упал, тело его содрогнулось несколько раз, на лице его так и осталась радостная улыбка…
IV
Однообразно тянулись для Рюрика дни плена. Одного за другим уводили из темницы его товарищей — уводили, и они больше не возвращались. Какая судьба ждала их за стенами тюрьмы, остававшиеся не знали, но догадывались и с тревогой ожидали решения своей участи. Не смерти боялись они — нет, смерть не страшила этих храбрецов, ужасал их позор рабства.
Наконец в мрачной темнице остались только трое: Рюрик, Освальд и Деар. Они угрюмо ждали своей очереди, но эта очередь не наступала. Вероятно, в городке помнили, что эти трое людей спасли беззащитную толпу и храм. Поэтому их и не трогали. О них даже как будто забыли. Только один старик священник навещал пленников. Он подолгу беседовал с ними о своем Боге, рассказывал им о Его земной жизни, об Его учении. Варяги внимательно слушали эти совершенно новые для них слова любви и всепрощения. Беседы эти производили особенно сильное впечатление на молодых, впечатлительных ярлов.
— Ах, если бы мы только тогда были там, — шептали молодые люди, — мы бы заступились за Него… Мы не позволили бы распять Его…
Однажды священник пришел расстроенный.
— Дети мои, — дрожащим голосом заговорил он, — мы должны расстаться…
— Что же? Мы готовы умереть! — твердо отвечал Рюрик.
— Нет, вы не умрете… Городской совет решил оставить вас заложниками, так как стало известно, что на наш город готовится новое нападение норманнов, поэтому вы будете переведены отсюда в замок и я уже не смогу навещать вас. Я успел уже полюбить вас… Вы мне стали дороги…
— Спасибо, отец, спасибо тебе! — с чувством сказал Рюрик. — И мы полюбили тебя.