И боятся Ярослава люди, слыша в его голосе повеления Мономаховы…
Поверил десятник старику. Будто ожженный крапивой, в гневе поднялся над жалобщиками и прогнал их. Сказал Датчанину:
– Не плати им, старик! Торгуй себе.
Гёде, пряча под длинными бровями хитрые глаза, поклонился киевлянину в пояс.
Потом Рагнар сказал, что стоять они будут у киевского причала три дня и три ночи, что этого срока ему хватит на все дела. На судне, сказал, должно находиться не менее дюжины человек. Остальным разрешено пить в городе вино, играть в кости и брать женщин. В драки не ввязываться и самим драк не начинать. Киевляне привыкли к уважению, тщеславны и горды. Драку не простят – скейд разнесут в щепки. Ведь не сумеет Гёде хитростью покрыть все их возможные шалости. А сам Гёде тоже дал совет – за горожанками далеко не ходить. Многими уже проверено: если тут же, за углом, не отдалась, а повела куда-то закоулками – значит, задумала недоброе, жди тогда, варяг, нож под ребра или рабские кандалы.
Гребцы разошлись. Осталась на судне первая дюжина человек. И среди них Рагнар, Гёде, отец Торольв и Эйрик.. Здесь все они вспомнили про игреца и спросили его, что он собирается делать. Но этого не знал еще и сам игрец, поэтому ничего им ответить не мог.
Тогда Рагнар сказал:
– Хотим просить тебя помочь Эйрику. А дело состоит вот в чем: нужно отыскать в Киэпугарде его отца – Олава.
При упоминании Олава Рагнар опустил глаза, как при упоминании недостойного человека. И, кроме сказанного, ничего больше объяснять не стал.
Берест согласно кивнул.
Рагнар сказал Эйрику:
– Я приведу сюда грека, загружу его товар, продам девчонок – дольше они не протянут, поэтому пусть остаются здесь. Вот тебе, Эйрик, на все три дня сроку… Не успеешь – будет жаль. Пойдем на Миклагард без тебя.
Тогда уж ты не скоро увидишься со своей Ингунн, что тоже – жаль. Ведь девка хороша. И погибнет с нагулянным ребенком – не поможет старый Гудбранд. И ты сам после всего погибнешь в бедности, и мне будет горько, ведь я потерял уже многих друзей. Зачем же еще?
А Гёде посоветовал:
– Отходя ко сну, не спеши склонить голову на мягкое. Подумай сперва о том, что мучает тебя. И, может, оттого станет легче твое пробуждение. У разумного человека день начинается с вечера…
– Будь в ладах с Богом, сын мой, – добавил священник и перекрестил Эйрику сердце. – Ты грешен, грешен…
Выслушав все эти добрые слова, Эйрик обещал уложиться в срок. И на прощание сказал вису:
Вначале Эйрик и Берест пошли туда, где было всего многолюдней, куда стекались все улицы Подолия. Киевского Торговища никому не миновать – отовсюду его видно и отовсюду слышно. Но что более всего влечет – отовсюду нужно. Таких торговых мест в Киеве будто бы восемь. И Торговище, что недалеко от пристани, – самое крупное. С малыми гирьками сюда не суйся, засмеют. Здесь продают возами и ладьями, грузят мешками и лопатами. Хлеб. А хорошо покупают хлеб северяне, у которых малые поля и холодное лето. Новгородцы, псковичи да ладожцы – народ зажиточный, разодеты в меха, столы у них, говорят, что ни день ломятся: мясны, рыбны, масляны. А вот без блинов!.. Платят северяне серебром, не скупясь. Гривны так и мелькают из-под полы. И уже торопятся, выводят в русло Днепра караваны перегруженных ладей – гнутся весла.
Эйрик спросил у одного торгующего:
– Олав из Бирки… Как найти?
– Новгородцев спрашивай. Те дружнее с варягами. Купец взобрался на мешки с зерном и указал сверху на новгородский двор, по-ихнему – конец. А двор тот, оказалось, был совсем недалеко от Торговища.
По пути Эйрик рассказал:
– У моего отца жена в Бирке. Ее зовут Ингрид. Это моя мать. А еще у него жена в Сигтуне. Ее зовут Уна. А еще у него жена здесь, в Киэнугарде. Ее, кажется, зовут Анна. А еще у него две жены в Фессалониках. Одну тоже зовут Анна, а другую – рабыню, которую Олав купил у побратима, италийского норманна, – зовут просто Зи. Она черная нумидийка. И еще где-то есть жена, не помню.
Перебирая имена этих женщин, Эйрик загибал пальцы на левой руке, пальцев ему не хватало.
– И всюду от своих жен Олав родит детей. Поэтому во многих городах у меня есть братья и сестры. Кто бы не гордился таким отцом, скажи?
Через широкие ворота вошли на новгородский двор. Здесь все было поставлено крепко и широко. Стена-частокол – можно отражать многодневную осаду. Жилых теремов – один-два. Малый утоптанный пятачок земли посередине. А все основное пространство занято складами и амбарами на каменных подклетях. Где двери в амбары остались раскрытыми, были видны стоящие в полутьме огромные лари и сусеки вдоль стен. И повсюду мешки. Малые и большие, сваленные горками и расставленные рядами. Рассыпанное на пятачке зерно заметено в угол. Стая голубей клевала то зерно. А голуби все жирные, непутаные – хватай по одному, сворачивай головы и пеки.
Спросили у новгородцев про Олава из Бирки. Многие не знали, пожимали плечами. А один ответил:
– Известен мне Олав, но не скажу – из Бирки ли.
И объяснил, как найти того Олава.
Скоро нашли его, быстро ходили Эйрик и Берест. Достучались в ворота. Сам Олав открыл. Но оказался не тот. А был он – Олав из Полоцка. В Полоцке же и родился, а в Свитьод отроду не бывал.
Спросил он Эйрика:
– Отец твой купец?
На это не смог ответить Эйрик, а сказал то, что знал:
– У Олава жена в Бирке. Ее зовут Ингрид. Еще есть жена в Сигтуне, зовут Уна. В Киэнутарде жена Анна…
Полоцкий Олав все равно качал головой, не был знаком с отцом Эйрика. А Эйрику это было обидно и удивительно: как можно не быть знакомым с Олавом из Бирки и даже не слыхать про него!
Потом один человек посоветовал им обратиться к немецким купцам. Таких в Киеве тоже бывало много, а некоторые, подобно русам-северянам, жили в городе постоянно. Звали их тут—латина. И вот через полдня отыскали игрец и Эйрик одного такого латину – с узким мечом на боку, разодетого в дорогой черный камзол, и со смешными худыми икрами. И спросили латину про Олава из Бирки, и, зидя, что тот молчит, перебрали по пальцам всех жен Олава.
Тогда купец показал пальцем в сторону Верхнего города:
– Там спрашвайт! При Ярицлейф!…
Уже вечерело. Солнце садилось за гору. Меньше стало на улицах людей. Направившись было к Верхнему городу, Эйрик и Берест остановились. Решили вернуться на пристань, потому что ночь надвигалась быстро, и еще подумали, что вряд ли им удастся найти на темных улицах того человека, какого не сумели отыскать при свете дня; город был незнаком. И повернули обратно. Шли узкими кривыми закоулками по тесно застроенному, напоминающему муравейник Подолию, шли долго, пока не уверились, что сбились с пути. А как поняли это, так уткнулись в тупик. Совсем стемнело.
Здесь Эйрик разозлился и ударил кулаком в чей-то высокий частокол. Но бревно не зазвучало, оно было твердое, как камень. И изнутри никто не ответил. Эйрик ударил еще несколько раз. Все оставалось, как прежде.
Возле этого частокола у них вышел разговор. Берест сказал, что как только заживут его пальцы, он наймется гребцом на ладью к северянам и поднимется с ними к Смоленску.
А Эйрик в ответ:
– Очень сильно поранены твои пальцы. Не скоро сможешь стать гребцом.
Потом, поразмыслив, Эйрик сказал:
– Зачем возвращаться, если никто не ждет? Ведь было явление про могильник… Идем лучше с Рагнаром в Миклагард!
А игрец ему:
– Отыщем завтра Олава и развяжи мои пальцы.
– Хорошо! – согласился Эйрик. – Олава найдем. А он научит…
В это время чья-то мягкая ладонь легла игрецу на плечо. И тихий старческий голос спросил:
– Что стучите в незапертую дверь?
Но когда пригляделись и рассмотрели этого человека, то оказалось, что он вовсе не старик, а только очень худой. От сильной худобы, наверно, и голос его высох.
Берест ответил:
– Шли на Торговище, сбились с пути.
– Покажу вам путь завтра, – сказал человек. – А сегодня повечеряете со мной: дам лепешку, дам рыбку и соломенный тюфяк.