Глава 2
В ответ на робкий стук в дверь я выглянула в коридор и увидела там троих людей — в том, что они родственники, не могло быть никаких сомнений. Одинаковые широко расставленные зеленые глаза, абсолютно прямые непокорные волосы, круглые головы, широкие плечи…
Ширококостная, сильная на вид старуха, моложавая женщина с печатью какой-то непонятной усталости на лице и синевой вокруг глаз и мальчишка лет шести-семи, склонивший набок растрепанную голову и глядящий на меня с лукавым видом.
— Гриша? — я заглянула в листочек самозаписи. — Проходите, пожалуйста…
— Я одна зайду, — торопливо сказала Гришина мама.
— Да заходите все, — радушно предложила я. — Мы поговорим, а Гриша пока поиграет. У меня там игрушек много…
— Нет, нет! — с непонятным испугом вскрикнула молодая женщина. — Я зайду, а Гриша тут с бабушкой… побегает.
Я кивнула, а про себя подумала: что бы там ни было с ребенком, а с мамой явно не все в порядке. Этот ее испуг… Да и представить себе крестьянского вида бабушку, бегающую с внуком по коридору, я не могла ни при каком напряжении фантазии…
В кабинете мама слегка расслабилась, поерзала в кресле, усаживаясь поудобнее, застенчиво взглянула мне в глаза и тихо сказала:
— Я понимаю, доктор, что это нехорошо, но я уже больше так не могу. Иногда я думаю, пусть бы он больной был. Тогда бы я его жалела, ухаживала бы за ним… А так… Он же хороший вообще то мальчик, и меня любит, а я… я иногда думаю: пусть бы его не было! Это же грех великий, доктор, так думать, правда?
— Да, конечно, — несколько смущенно подтвердила я, поскольку вообще-то как атеистка, не могу мыслить категориями «греха». Но и момент для уточнения дефиниций был явно неподходящий. — Расскажите поподробней, что именно тревожит вас на сегодняшний день…
— На сегодняшний день его выкинули из школы, — печально сообщила Гришина мама.
Далее мне было рассказано следующее.
Гриша родился долгожданным и заранее любимым ребенком. В большой «сталинской» квартире ему была заранее приготовлена и украшена кружевными занавесочками очаровательная кроватка; проглаженные с двух сторон пеленки, распашонки и чепчики стопочками лежали на полках старинного бельевого шкафа; свекор и свекровь с нетерпением ждали внука, готовые ради него наконец-то примириться с «деревенской» невесткой. Счастливый отец, никого не стесняясь, плакал от радости, когда медсестра из роддома положила ему на руки сына — белоснежный кокон, перевязанный голубой лентой.
Дальше потекли будни. Гриша почти ничем не болел, развивался в соответствии со всеми нормами. Единственное огорчение состояло в том, что глаженые пеленки и распашонки как-то не уживались с ним рядом. Из пеленок он выползал ужом, оборочки сжевывал или рвал и почти всегда находился в кроватке голым поверх комка смятых и собранных в кучку простынок, пеленок и одеялец. Даже памперсы каким-то образом умудрялся снимать. А когда годовалый Гриша выбрался из кроватки, начался кошмар.
— Первые шаги ребенка — это ведь радость в доме, — рассказывала Гришина мама. — А у нас как? У нас он сразу пошел на кухню (раньше его туда не носили: чад, запахи — это вредно для ребенка), придвинул табуретку к плите и сдернул на себя кастрюлю с кипящим супом. Крик, неотложка, ожоговое отделение… Такое вот начало…
Дальше все продолжалось в том же духе. Сказать о Грише, что он рос подвижным ребенком, — значит не сказать ничего.
Не было ни одной вещи в доме, которая могла бы чувствовать себя в безопасности, когда Гриша бодрствовал. Он доставал дедушкино белье из ящика в комоде и надевал его себе на голову, он пускал в ванной кораблики из папиных деловых бумаг, он сделал грандиозный «бух!» из бабушкиной антикварной вазы. Два раза его увозили на неотложке с медикаментозным отравлением (второй раз он достал таблетки из внутреннего ящика дивана, куда спрятали аптечку после первого раза). Все члены семьи переводили дух только тогда, когда Гриша засыпал.
Ходили к врачам. Вызывали врачей на дом. Врачи выписывали успокаивающие травяные сборы и говорили: «Терпите!» Терпение свекра и свекрови лопнуло, когда Грише исполнилось три года и стало ясно, что надеяться больше не на что. Скрепя сердце они разменяли свою престижнейшую жилплощадь на Московском проспекте и выделили молодым хорошую двухкомнатную квартиру. «Ты понимаешь, какая это жертва с нашей стороны?» — спрашивали они у сына (но так, чтобы невестка тоже слышала). «Понимаю», — отвечал сын и глядел на жену с немым укором.