— Зачем ты притворишься? Астерий, мы раньше всегда понимали друг друга с полуслова. Мы понимали, даже не говоря никаких слов, — ответила дочь Зевса.
— Было так, что понимали, но мучились этим пониманием, потому что и ты, и я были несвободны, — продолжил я ее мысль. — Дорогая, только с тех пор не так много изменилось.
Я взял ее обе руки и притянул к себе.
— Изменилось. Теперь я свободна. Еще я помню ошибки прошлого. Помню, что была неправа, — из голубых глаз Афины исчезла ее обычная насмешка, которая прячется в них почти всегда.
— Верно, ты свободна, а я… Я помню, как ты вместе с Арти дразнила меня, — я погладил ее ладони.
— Дело в том, что и ты сейчас свободен. Я же не зря говорила тебе кое-что раньше. Ты свободен на небесах для меня, когда рядом нет Артемиды. Арти бывает очень добра, если ее правильно попросить, — Светлоокая подалась вперед, так что ее грудь прижалась к моей. — И еще: десять минут назад я кое-что испортила своим появлением. Хочу это исправить.
— Арета! — я заглянул в ее глаза, ожидая увидеть там смех, но увидел лишь невыразимо приятную улыбку.
— Да, Астерий. Пусть наша прогулка станет особо приятной и запомнится нам навсегда. Идем к Чашам Агапы, мне там нравится. Нравится их звучание, нравится их смысл и нравится трава вокруг них, — она потянула меня вверх по склону по уходящей вправо тропе.
«Агапе» — на древнегреческом означало «божественную любовь». Это не эрос, а чувство более возвышенное, не связанное с телом. Я не знаю, насколько смысл Чаш Агапы подходил тому, что происходило сейчас между нами, но если мудрая богиня так решила, то почему бы не довериться ей.
— Знаю, что ты подумал, — сказала Афина, сворачивая на поляну, у дальнего края которой виднелся каскад из больших мраморных чаш. — Но разве это чувство не связанно с тем, от которого рождаются дети? Как вода перетекает из одной чаши в другую, так и эрос становится агапой, если при этом открыты сердца и нет в них страха от глубоких метаморфоз.
— Ты меня восхищаешь, Мудрейшая! — я подхватил ее на руки и рассмеялся, так что задрожала моя грудь. — Остается молиться богам, чтобы никто не нарушил наше уединение! Молиться прежде всего тебе!
С каждым шагом, приближавшим нас к Чашам, я все яснее слышал их пение. Розовый мрамор, из которого они были созданы, издавал приятные звуки, сплетавшиеся в особую мелодию, похожую на журчание воды, тонкий голос камня и нежное пение флейты. Наверное, причиной тому был источник, поток которого перетекал из одной чаши в другую, и звук его резонировал между мраморных стенок особой формы.
Вместе с Афиной я опустился в траву. В самом деле здесь она была особо мягкой, душистой. Ее зеленый ковер украшали маленькие бело-розовые цветы.
— Я сожалею, что прежде мы так и не смогли сблизиться, — произнес я, гладя ее руки. — А с другой стороны, я рад, что не смогли.
— Рад почему? — Арета прикрыла глаза, слушая музыку любовных Чаш и блаженствуя от моих прикосновений.
— Потому, что делаем это сейчас, и все самое свежее, самое приятное и сильное для нас двоих не в прошлом, а в настоящем и впереди, — пояснил я, целуя ее голое плечо.
— Мне нравится течение твоих мыслей. Очень нравится. Они похожи на не пение этих Чаш, — ответила Афина, не открывая глаз и позволяя, освобождать тело от одежды. — Даже похоть от тебя, Астерий, мне приятна. Она не такая, как у других. Твой эрос чист, как вода в святом источнике, — она положила ладонь на мою шею, притягивая меня ближе и прошептала: — Хочу тебя. И хочу, чтобы ты не спешил. Правда, это сложно совместить?
— Да. Боюсь, что во мне победит первое, — ответил я, освобождая ее грудь от тонкого шелка.
— Расскажи, как ты хотел меня раньше? Очень хотел при Одиссее? — дочь Зевса приподняла мой подбородок.
Я молчал, глядя в ее небесные глаза. Мне хотелось смеяться. От радости, которой было так много, что она не помещалась во мне.
— Я все знаю, Астерий. Знаю, что я была в твоих снах, и что ты там делал со мной, — она поцеловала меня в губы, и когда отпустила, я смог освободить Воительницу от остатков одежды. Сейчас Афина была передо мной такой, как недавно в бассейне с Небесной Охотницей, с той лишь разницей, что рядом не было строгой Артемиды, наши тела омывала не теплая вода, но воздух и пение Чаш Любви.
Мои губы ущипнули ее сосок, ладонь коснулась ее живота. Коснулась нежно так, как к нашим телам прикасалась мягкая трава под нами. Я почувствовал, что грудь богини часто вздрагивает, приподнял голову, и Афина, встретившись со мной взглядом, пояснила: