Действительно, мало-помалу к Быкову приходила известность — и в Белоруссии, и в Союзе, и в мире. Он стал занимать определенное положение в литературной иерархии. В связи с этим было широко распространено мнение, что в советское время он был привилегированным писателем. Это мнение — втихомолку — муссировалось и в Советском Союзе, и — открыто — на Западе. Причем писателем, что уж там, русским — просто из каких-то, должно быть карьерных, целей не желающим расстаться с личиной белоруса. Ведь советская литература — она, согласно определению, не только «социалистическая по содержанию», но еще и «национальная по форме». Вот! В русской литературе все стоящие места заняты, а в белорусской есть одно вакантное местечко…
Глупо сейчас опровергать эту чушь. Надеюсь, что, прочитав книгу, читатель избавится от последних сомнений в том, что Василь Быков — подлинно белорусский писатель и что на языке Якуба Коласа и Янки Купалы он писал отнюдь не для какой-то там «маскировки». Но об одной вещи все же скажу. Почему Быков стремился быть напечатанным в Москве, в русском переводе? Да потому же, почему и все остальные писатели-«националы». Помимо того что это гигантски расширяло аудиторию и в перспективе давало куда более широкие возможности для перевода на иностранные языки, имелся и еще один неафишируемый момент: Москва. Советская империя была устроена так, что все, связанное с Москвой, обретало значение руководящего указания. Раз писателя принимает Москва, значит, его должны принимать и в республике. Известны случаи, когда писателей «из республик» печатали сначала в Москве в переводе, а уж после этого дома на родном языке. Бывало, после этого даже премию давали — своего рода «охранную грамоту», которую можно было выложить перед местным партийным и литературным начальством.
Что же касается «привилегированности» Быкова — на рубеже 1950–1960-х годов в литературу пришло немало новых писателей, которые заняли свое место в литературе, литературной иерархии, а позже кое-кто и в высоких номенклатурных креслах. Почему, несмотря на нелюбовь к нему партийного начальства, ему не перекрыли окончательно кислород, не выдавили из страны, как, например, Виктора Некрасова? Думаю, во-первых, потому, что Быкова знали, а во-вторых — он, как уже говорилось, не был прямым диссидентом. Наверное, им тоже не хотелось лишних скандалов.
К середине 1960-х талант Быкова расцвел уже в полную силу. Читатель научился выделять его голос в такой плеяде близких ему писателей, как Виктор Астафьев, Григорий Бакланов, Юрий Бондарев, Борис Васильев, Даниил Гранин и других, чья популярность пришла к ним чуточку раньше, чем к Быкову. Тогда эти писатели воспринимались как группа единомышленников; позже пути и политическая ориентация некоторых из них сильно разошлись.
Период с 1960-го по 1985-й — это годы динамичного творческого роста и писательской активности В. В. Быкова. Широкое читательское признание и известность принесла ему повесть «Журавлиный крик» (1961), вслед за ней одна за другой появились ставшие уже всемирно известными такие произведения, как «Альпийская баллада» (1964), «Мертвым не больно» (1965), «Проклятая высота» (1968), «Сотников» (1970), «Дожить до рассвета» (1973) и «Пойти и не вернуться» (1978) и так далее. Упомянутый уже Макмиллин писал: «Еще в конце 1950-х стало ясно, что пережитый военный опыт будет доминирующим в творчестве Быкова»[17]. К этому следует добавить, что постоянное возвращение к военной теме — или, вернее, тот факт, что по велению памяти, совести и долга он так никогда и не «вернулся с фронта», — было порождено внутренними тревогами писателя и его почти мистической верой в способность сочинениями о войне предотвратить следующую.
17