«В царской армии тысячи солдат пропали без вести, — сказал он в надгробной речи после боя у Петровского. — Это великая ложь! Их попросту сваливали в большую яму, называя ее братской могилой, а в донесениях писали, что они пропали без вести. Если кто-либо из нас погибнет, то святой долг оставшихся — похоронить героя, а списки погибших передать командованию Красной Армии, ибо народ никогда не забудет этих людей».
Простые слова возвышали каждого, вызывая гордость за ратный труд, за военный подвиг. Каждому хотелось остаться в живых, дойти до своих, веселиться, страдать, любить, и в каждом жила вера в свой подвиг, который ему предстоит совершить.
На привалах Блюхер присаживался к бойцам, доставал из-за голенища ложку, с которой никогда не расставался, и хлебал со всеми из чугунка. По ночам он бродил по лагерю, проверяя караулы, а возвратившись в штаб — это был возок, на котором лежал железный ящик с деньгами, пишущая машинка с дребезжащим колокольчиком, печать, бумаги и книга приказов, — думал о сложности взаимоотношений командира и бойцов. Он считал, что главком не должен растворяться в людской массе, а управлять ею, но не возвеличивать себя. «Я буду приказывать, принимать единолично решения, не боясь ответственности, судить людей по поступкам, — думал он, — но не оскорблять их достоинства, любить их и, любя, твердо ими командовать».
Главком выслал три разведки: одну к хутору Белорусско-Александровка, другую к селу Табынск, третью в сторону Белорецка. Противник был обнаружен повсюду. Больше всего беляков шло от Белорецка — части 3-й оренбургской дивизии, готовые каждую минуту сцепиться с красными.
Блюхер отчетливо сознавал, какая опасность грозит отряду. И чем меньше шансов было на успех, тем сильнее проявлялась жажда сопротивления. Сил у противника втрое, вчетверо больше. Если по примеру средневековых войн поставить оба войска лицом к лицу, то Южноуральский отряд проиграет битву, но в современной войне выигрывают не количеством войск, а маневром, умением и моральным превосходством.
В часы опасности Блюхер преображался. Отбросив всякие сомнения, он, с недоступной для других интуицией и талантом полководца, реально представлял себе предстоящий бой, расстановку сил, иногда даже успех противника.
Во второе воскресенье августа, едва только забрезжил холодный рассвет, Русяев, которого перевели из томинского штаба в общеотрядный, быстрым шагом подошел к телеге, на которой спал, разбросав ноги, главком и разбудил его.
— Вернулся бородач? — спросил Блюхер, мгновенно проснувшись.
В этот предрассветный час, по приказанию главкома, Томину предстояло начать демонстративную переправу через Белую, захватить Шареево и вести разведку в сторону Уфы.
— Противник упредил нас, — ответил Русяев. — Час назад отряд белых силой в триста сабель занял деревню Кулканово, сбил нашу сотню с позиций и захватил один пулемет.
— Ясно, — спокойно сказал главком, словно этот эпизод ему только что приснился. — Куда отошли конники?
— В деревню Сеит-Бабино.
— Ясно, — снова повторил главком и тут же спросил: — Эта сотня верхне-уральского полка?
— Так точно!
— Кто там командиром? Не Шишов ли? Хороший казак, а в штаны наклал.
Русяев удивился памяти главкома, знавшего по фамилии всех командиров казачьих сотен.
— Лошади готовы! — неожиданно раздался голос Кошкина из-за широкой спины Русяева.
Ягудин с нерасчесанной бородой, теребя уздечки, поспешно подвел к телеге трех коней. Через несколько минут главком, порученец и ординарец мчались к деревне Ирныкши, в которой находился Томин. Уже позже Блюхер узнал подробности утреннего боя. Одновременно с внезапным налетом казаков на Кулканово белые сбили заставу богоявленского полка у деревни Андреевка и, при поддержке орудий и бомбометов, повели наступление на деревню Зилим. После первых же выстрелов деревня загорелась. Над угрюмыми лесами поднялись черные столбы дыма. Калмыков приказал полку отступить и окопаться на опушке соснового бора. Пока у Зилима шел бой, Томин во главе кавалерийской разведки решил переправиться через Белую у хутора Березовский. В этот час ему и повстречался главком с Кошкиным и Ягудиным. Томин, холодно поздоровавшись, ожидал, что Блюхер начнет его распекать за Шишова, но главком молчал, и Томин расценил это молчание как тактичность: не упрекать командиров в присутствии порученца и ординарца.