– Почто в такую даль за хлебом ездите? – спросил у матери Василий. – Отчего ближе не покупаете, у тех же суздальцев?
– Да кабы наше вече жило мирно с суздальцами, – недовольно проговорила Амелфа Тимофеевна, женщина твердого нрава и прямых речей. – Ведь из года в год какая-нибудь распря случается: то суздальцы оружием загремят, то наши олухи царя небесного! А торговля стоит.
– Стало быть, матушка, за два года трех кораблей ты лишилась. От разбою пострадала иль от козней водяного?
Амелфа Тимофеевна подлила сыну яблочной сыты и стала перечислять:
– Ну, на одной ладье ты уплыл, на самой лучшей. Другая на камни налетела в верховьях Ловати еще в позапрошлое лето, большой убыток тогда я понесла. Третья потонула в бурю на Ладожском озере, возвращаясь с Онежского. Случилось это прошлой осенью, в канун Семенова дня. Тогда же у Дорофея Пьянковича ладью волнами перевернуло и Влас Фомич также корабля лишился. И корабль-то у него был новехонький!
– А чего это Влас Фомич на пир к нам не пришел? – поинтересовался Василий. – Я посылал холопа к нему в дом, так он его на порог не пустил.
– Эх, Васюта, – вздохнула Амелфа Тимофеевна, – зол на тебя Влас Фомич. Сын-то его старший, которого ты в драке покалечил, так и не оклемался, помер, сердешный. Ты отплыл из Новгорода в мае, а он уже в июле Богу душу отдал. – Вдова перекрестилась.
Василий понимающе покивал головой, сдвинув густые светлые брови. Не думал он, что шалости его молодецкие так аукнутся ему спустя годы.
– Ну а младший сын Власа Фомича что поделывает? Небось тоже купец?
– Обалдуй он, а не купец, – возразила Амелфа Тимофеевна. – Ему бы только в кости играть. И в кого такой уродился?
– Боярин Твердило до сих пор зло на меня держит?
– Да уж не забыл он выходки твои, сынок, – с укоризной в голосе промолвила Амелфа Тимофеевна. – Брат его, которого дружки твои оглоблей по голове приложили, с ума-то спрыгнул. Как опосля ни лечили его, так дурнем и остался. Увез его Твердило в свой дом загородный, там и держит до сих пор. Меня как увидит боярин Твердило, так и ощерится, будто пес бешеный. Либо же плюнет и на другую сторону улицы перейдет.
– Я живо отучу его плеваться-то! – с угрозой произнес Василий, отодвигая от себя тарелку с рыбными расстегаями.
– Не задирай ты его, Вася, – встрепенулась Амелфа Тимофеевна, – горе ты причинил Твердиле. Это понимать надо и не судить строго человека.
– Этот человек, матушка, своему холопу глаз выбил, а когда я вступился, так брат Твердилы обухом топора мне чуть голову не проломил, хорошо, шапка на мне была, – сказал Василий, сверкнув глазами. – Костя Новоторженин правильно сделал, что приласкал выродка оглоблей, а не приласкал бы, так, может, не быть бы мне живу. Выродки они оба – Твердило и брат его! Бояре, а с топорами не расставались, словно тати придорожные.
Испортилось настроение у Василия после разговора с матерью.
Ему не было дела до злобствующего Твердилы и брата его полоумного, а вот сына Власа Фомича было жаль. Не держал на него злобы Василий, ну подрались они с ним, так с кем он только по молодости не дрался!
Прогулка по новгородским улицам, по торжищу и пристаням ненадолго развеяла неприятные мысли в голове у Василия. Он будто заново открывал для себя красоты родного города, любовался белокаменными стенами и башнями детинца, величественными главами Святой Софии, видимыми отовсюду, высокими теремами бояр и купцов. Вдыхал полной грудью, стоя на мосту через Волхов, воздушные струи, наполненные речным запахом.
Могучая река все так же широко и вольготно катила свои темные воды меж низких берегов, бурля небольшими бурунами у бревенчатых опор моста.
Вместе с Василием гуляли его дружки-побратимы Потаня, Костя Новоторженин, Фома Белозерянин и Домаш Осинович. Вся четверка жила на подворье у Амелфы Тимофеевны, поскольку никто из них не имел в Новгороде ни семьи, ни угла. По уговору, дружинники Василия по возвращении в Новгород должны были разойтись кто куда, поделив злато-серебро. Дележ уже состоялся, но расходиться ватажники не торопились. Может, у Василия Буслаевича еще какой-нибудь замысел появится?
Василия и его дружков узнавали всюду. Где холодным квасом угостят, где добрым словом попотчуют. За бедных людей Василий заступался в любую пору своей жизни. Вот почему простой люд был рад его возвращению. Знать же косилась на Василия недовольно и с опаской: «Ишь, шапку заломил! Как в былые времена. Принесла вас нелегкая!»