Все здесь было полно непостижимых контрастов. Столица Московии, этого необъятного государства, простиравшегося от океана до океана, была деревянной и чуть ли не ежегодно вся выгорала. Вместе с тем Кремль с его палатами сделал бы честь любой из европейских столиц.
Или храм Покрова, что на рву. Московиты зовут его Василием Блаженным. Ничего подобного графу не приходилось видеть. Фантазия его строителей превосходила самое изощренное воображение. Это многоцветье куполов и куполков, простиравших к небу золоченые кресты, поначалу показалось ему хаотичным.
Он обошел его со всех сторон, брезгливо минуя ямы, полные нечистот и смердевшей падали, равно и нищих, тянувших к нему руки в струпьях, черные от въевшейся грязи.
Зрение не насыщалось. Чем дольше всматривался граф в это удивительное варварское творение, тем явственней открывалась ему его гармония, его певучесть. Да, в этом храме была не только диковинная красочность, но и звучность.
Он сказал об этом князю Василию, не скрывая своего удивления и восхищения.
— Мы можем удивить мир, граф, и когда-нибудь мы его удивим, — отвечал князь с оттенком гордости. — Можем многое. Не можем лишь одного — поладить меж собой. Отчего-то это не удается.
— Природа человека несовершенна, — философски заметил граф. — Подобное творится везде, где мне приходилось бывать. Всюду зависть, распри, подсиживание. Я вижу в этом вину церкви…
— И я. Церковь, обязанная насаждать гармонию меж людей, обращать их помыслы к Богу и государю, сама погрязла в раздорах. Вы, должно быть, слышали о нашем расколе?
Граф кивнул:
— Разумеется, в общих чертах. Однако я так и не постиг его сути. У нас толковали, что все дело в ссоре вашего даря с патриархом. Будто они не поладили меж собой по какому-то пустяшному поводу. А когда ссорятся правящие особы, возникает и противостояние между подданными.
Князь хмыкнул.
— Пожалуй, в какой-то степени это и верно. Но началось с поводов, которые вам в Европе могут показаться, по меньшей мере, странными, даже ничтожными. Это как небольшая трещина в каменной стене. Если ее вовремя не заделать, она постепенно расширяется, углубляется, расползается, ветвится. И вот стена рушится. А ведь все началось-то с малого. Но малому обычно не придается значения. В характере нашего народа полагаться на авось.
— На авось? Но что такое авось?
Князь рассмеялся.
— В самом деле, иноземцу не постигнуть. Да и я затруднюсь… Фатум, рок, судьба, — и он почему-то развел руками.
— Но и мы у себя верим в предопределение, во вмешательство фатума и неких высших сил в людские дела. Однако же у нас мирская и церковная власти стараются жить в полном согласии. Король не дает кардиналу слишком зарываться. Все в меру. Как говорится: Богу — богово, а Кесарю — кесарево.
— Не темните, граф. И у вас был свой раскол. А Лютер, а Кальвин?!
— Гм… — граф замялся. Этот русский вельможа знает о наших делах ровно столько же, сколь и мы. Если он столь наслышан о делах церковных, то и о светских наверняка еще лучше. Граф надеялся, что можно будет что-либо выгадать в сношениях с Москвой, что эти бояре все просты, как и все русские. Но, видно, это вовсе не так, хотя его уверяли в обратном.
Он, де Невиль, поселился в Немецкой слободе, среди иноземцев, с которыми находил общий язык. Русские называли эту слободу на свой манер — Кукуй или Кокуи. Странное словечко. Никто меж немцев, голландцев и иных насельников слободы не мог объяснить ему значение этого слова.
— Не скажете ли вы, князь, что обозначает слово Кукуй? — Он решил переменить тему, дабы ненароком не оскользнуться. Кроме того, он был любознателен по природе и даже несколько авантюрен. Предвидел, что составит записки о своей поездке по Москве и Московии, подобно всем остальным, побывавшим в этой огромной и загадочной державе. Таковые записки всегда находили издателей.
Графу только что исполнилось тридцать два года. Он находился в самой что ни на есть открывательской поре и потому пускался во все тяжкие, невзирая на трудности и опасности пути.
Он не открыл князю Василию, что служил двум государям, двум королям — Франции и Польши. Для князя он был француз. А на самом деле…
Да, на его способности полагались и в Версале. Он был из знатного рода. Ветви его простирались даже за Ла-Манш, в Англию. Там его предки занимали видные места при дворе королевы Елизаветы и были в родстве с герцогом Нортамберлендским.
Но сейчас он представлял особу польского короля Яна Собеского — короля-воина. Русь и Польша находились в давнем противостоянии. Его следовало преодолеть…