— Айда на охоту! Тут у них такие парки, с оленями, с кабанами! И с панночками.
И вот уже поскакала, сверкая пламенем факелов, в лае собачьих свор, кавалькада легких на подъем людей.
Пани Мнишек смотрела на русских со второго этажа, стоя за занавескою.
«Очень похожие на поляков люди. Но совершенно иные. Такие все милые. И такой от них ужас».
Митрополит Пафнутий с иконой царевича Дмитрия — вновь обретенного святого, — с письмом инокини Марфы и под сильною охраной полка боярина Михайлы Нагого пришел к Ельцу.
Вместо колоколов, хлеба и соли со стен ударили пушки, а в поле напали прыткие казаки, решившие кончить дело играючи. Стрельцы дали дружный залп, и царское войско, шедшее не столько воевать, сколько умиротворять, отступило. Тут как раз подоспел князь Иван Михайлович Воротынский с большой силой. Развеял шайки Болотникова. Под Кромами осаждать город оставил князя Трубецкого, сам пошел к Ельцу… Воротынский спешил опередить казачьего атамана. Самозванец, готовясь к походу на Турцию, собрал в Ельце множество пушек, ядер, пороха, продовольствие, корм лошадям… Болотников к Ельцу не успел, но город перед воеводою Шуйского ворот не отворил.
Кромы — горькое место для русских царей. Место торжества бесшабашной воли над теми, кто служит шапке Мономаховой. Место измены самых верных.
Болотников, явившись под город, сам объехал позиции войска князя Трубецкого. Удивился.
— Так ли города берут? Стоят с открытым ртом, дожидаются, когда крепость, как блин, испечется и в рот упадет… Под стены надо шубников гнать, под пищали и пушки. — Поглядел на своих атаманов, подмигнул донцу Юшке Беззубцеву. — У нас тысяча триста сабель, у них пять тысяч, а плохо будет им.
Ударили казаки, когда солнце московскому войску в глаза смотрело. Ударили в самую голову, где шатер Трубецкого стоял. Князь молился перед обедом, а тут пальба, топ, гвалт. Выскочил из шатра — все бегут, конная лавина накатывает, сабли уж все в крови. Кинулся князь к своему коню и уж в поле только, верст десять отскакав в животном ужасе и беспамятстве, стал соображать, как и что надо было сделать против казачьей наглой атаки. Подпусти и пали. И нет их.
А большой воевода казак Иван Исаевич Болотников в то время уж обедал в княжеском шатре. Ставили на стол одни, а сели за стол другие. Еда простыть не успела, яства все с ухищрениями, с приправами.
Иван Исаевич, однако, ни к чему не притронулся, и к питью тоже.
— Что же ты, Иван-гетман, не кушаешь, аль не проголодался? — спросил Болотникова шустрый Переляй.
Холоп князя Буйносова первым ворвался в стая Трубецкого, нарубив голов, как капусты, и теперь сиял и гордился своим молодечеством.
Лицо у Переляя было в чужой крови, кровь на зипуне, правый рукав совсем черен. Зато штаны с княжеского зада, шелковые, сапоги с княжеских ножек, сафьяновые, желтые, с камешками.
— Иван-гетман, не слышишь или чо? Чо с казаками не отведаешь господского? — снова петушком, а думая, что соколом, потревожил Болотникова новоиспеченный казак.
— Не люблю объедков, хотя бы они были и с царского стола, — сказал Иван Исаевич, доставая из сумки кус копченого сала, татарский сушеный катык и каравай хлеба. — Ты бы, казак, умылся. Пролитую кровь Богу в горстях покажешь.
Переляй вздрогнул, смутился, вышел из-за стола и вернулся, уж когда все было выпито и съедено. В чистой рубахе, в кафтане, тоже с чужого плеча, но умыт и свеж. Сел за стол тихо, но Болотников увидел его.
— Переляй! Ты, я вижу, на учебу скор, храбрости тебе тоже не занимать. Будешь сотником.
В шатре уже похрапывали. С устали, с обеда сытного, с княжеского хмельного пития.
Иван Исаевич и сам лег вздремнуть, но тут в шатер ввалилась ватага гомонящих казаков. Один перевернул перед Болотниковым железный колпак, другой вытряхнул в колпак из атласного мешочка не меньше сотни золотых монеток.
— Везли от царя-злодея его злыдням. Сии золотые на шапку вешают.
Глаза у казаков разгорелись на золото, но Болотников черпнул из железного колпака пригоршню, будто это были семечки жареные, зевнул и кинул обратно.
Оглядел братию, остановил глаза на Неустрое:
— Будешь хранителем нашей казны, добрый казак! Придет к войску государь Дмитрий Иоаннович, ну и наградит нас по службе и заслугам. А теперь пойдемте на шубников полюбуемся.
Пленные сидели на земле, ожидая расправы.
— Шубники вы, шубники! — сказал им Болотников без сердца. Дело вышло легкое, потерь почти не было. — Нас тысяча, и вас только тут тысяча, остальные утекли кто куда. Плохо государю служите. Или, может, государь плох? Объявляю вам всем: кто служил Шуйскому принуждением, а душою был за правду, за Дмитрия Иоанновича — переходи смело к нам.