Дурака прогнал, царицу утешил, а как сел один в царской комнате своей, так глазки-то свои и сощурил: народ и впрямь души в Михайле не чает… Страшнее же всего прорицание Алены. И это донесли, не пощадили. Алена на Крещенье выкрикивала, будто шапка Мономаха впору Михайле, тот Михайла тридцать три года будет носить венец пресветлый русский.
Была любовь царя к воеводе золотая, стала бронзовая. Блестит, да не озаряет.
Когда боярская Дума принялась судить-рядить, не пора ли отправляться Скопину с Делагарди под Смоленск, государь Василий Иванович смалодушничал и не то чтобы отстранил племянника от войска, но промолчал, не сказал, кому далее над полками воеводствовать. Тотчас и причина приличная сыскалась. На князя Михайлу Васильевича был подан извет, что он своею волей, не спросясь государя, отдал шведскому королю город Корелы и обещал впредь отдать другие многие города и земли.
Князь Михайла Васильевич ударил государю челом, и царь позвал племянника к себе на Верх.
— Что же это делается, государь мой? — спросил Скопин, опускаясь перед Василием Ивановичем на колени. — Завистники мои низвергли меня пред твоим царским величеством во врага и злодея!
— Упаси Господи, чтобы я поверил наветам! — воскликнул Шуйский, поднимая племянника с полу и усаживая на стул. — Однако скажу правду. Сам знаешь, возле царя отираются те, кому в поле да на коне страшно. Ты терпел в Новгороде, в Александровской слободе, наберись терпения и в Москве.
Снял из божницы икону Георгия Победоносца, поднес князю:
— Прими. Я тебя люблю, как никого.
— Государь! — Скопин припал к царской руке. — Ты для меня вместо отца родного. Дозволь все же сказать наболевшее.
— Говори, Михайла, не оставляй на душе тяжести.
— Меня, государь, винят в том, будто я рязанцев слушал разиня рот! Но я под стражу взял их тотчас. А не казнил и к тебе не отправил, и в том приношу вину, единственно из боязни посеять рознь. У Ляпунова норов горячий, переменчивый. Соединись он с Рожинским, и дело бы под Москвою вышло кровавым.
— Милый мой! Дружочек мой! Тебе ли оправдываться? Ты есть крепость моя! — Царь порозовел, распалил себя словесами.
— Но, государь! А как быть с изветом о городах и землях? Разве я своею волей передал шведам Кексгольм, хотя они, домогаясь сдачи города, оставили меня в минуту ужасную, переломную.
— Извет есть напраслина. Я подтверждаю все твои договоры, князь. Я заплачу Делагарди и его войску из казны, сполна.
Скопин поднял свои осторожные глаза на царя и встретил улыбку.
— Знай, государь! — сказал Скопин, единственный раз за всю встречу не отведя взора. — Другого такого слуги, как я, у тебя не будет. Умоляю царское твое величество: не держи меня и Делагарди в Москве. Меня на пиры, как медведя, водят! Боюсь, государь! Очень боюсь, как бы не пропировать Смоленска. На Сигизмунда надо идти теперь, пока его сенаторы не сговорились у нас за спиною со шведским королем.
— Без пиров тоже не обойтись, — сказал вдруг царь. — Москва два года почти в осаде сидела. Народ по праздникам соскучился. Но и то правда, уже хорошо попраздновали. Собирай, князь, думных людей, позови генерала Делагарди. К походу на короля подготовиться следует достойно.
— По зимнему пути выступить уже не успеем, — вздохнул Скопин.
В понедельник 23 апреля в полдень генерал Делагарди с офицером-толмачом навестил Скопина-Шуйского в его доме. Целуясь по-московски троекратно, Делагарди весело говорил князю:
— Приветствую моего друга в день святого Георгия Победоносца! И хотя твой ангел-покровитель Архистратиг Михаил, думаю, что и святой Георгий был за твоими плечами, когда мы шли к Москве.
— Со времен святого князя Даниила Московского, вот уж почти триста лет, Георгий, поражающий змея, — герб нашего стольного града.
— Не обменяться ли нам в память нашего похода и наших побед мечами?
Они обменялись оружием и выпили из братины боярского земляничного меда.
— Святой Георгий был у Диоклетиана комитом, — говорил Делагарди, останавливая взгляд на иконе Георгия Победоносца. Он знал, чей это подарок. — Комит — не малое придворное звание. Член императорской свиты. Но мы с тобой, пожалуй, повыше чинами, архистратиги.
— Хочу прочь из Москвы, — сказал вдруг Скопин. — При дворе половина «перелетов», половина «похлебцев». Все ведь князья, бояре, но ни у кого я не видел ни благородства, ни великодушия. Поступки рабов, помыслы подлых. Горько быть одним из них по сословию, еще горше — родственником по крови.
— Но скоро ли в поход, Михаил? — легко, беспечно спросил Делагарди о самом важном.