— Ты чего голос-то надрываешь? — сказал вдруг Иван Васильевич. — Иди сюда… Стул воеводе дайте!.. Садись. Все садитесь. Подумаем…
Иван Петрович постоял возле стула, помялся, но сел.
— Скажи, князь, что, ежели Обатур не на Псков навалится — на Великий Новгород? Новгород — кус жирнее, слаще.
— Король Стефан — воевода удачливый, — сказал, подумав, Иван Петрович. — А удачлив он своей осторожностью. Паны, может, и захотят под Новгород пойти, но король Стефан…
— Обатур! — хмыкнул Грозный.
— …поостережется. Твои государевы ратные люди в Порхове стоят, в Опочке, Себеже, Торопце, в Старой Руссе… во Пскове. Никакого подвоза не будет, а чтобы Новгород взять, на одни ядра подвод нужно не меньше десяти тысяч.
— Ты просишь пороха и ядер подвезти во Псков?
— Король Стефан меньше пятидесяти тысяч не приведет с собой. Пороха и ядер много понадобится.
— Ничего о войске своем не говоришь.
— Во Пскове тысяча конных детей боярских, полтысячи донских казаков атамана Михайлы Черкашена. Стрельцов, псковских и нарвских, две с половиной тысячи. Дворян столько же. Из сел пришли люди, горожане, холопы из дворянских дворен, монастырские люди… В чистом поле воевать таким числом со Стефаном-королем невозможно, а в крепости сидеть — терпимо.
Грозный окинул взглядом молчаливых советников. Сказал:
— Если король пойдет на Новгород, на тебя большая надежда, князь Иван Петрович. Отъешь ему, дракону, хвост, хребет ему сломай… А коли придется тебе в осаде сидеть, — Грозный сощурил глаза, и взор его стал пронзительным, — я тебе грамоту дам. Шерефединов, где ты?
Дьяк подошел с грамотой. Князь Иван Петрович встал, и Грозный, приняв у дьяка грамоту, передал князю.
— По счету ты меньше князя воеводы Василия Федоровича Скопина-Шуйского, но ты — мой дворовый боярин, твое слово во Пскове первое. Сколько можно, пришлю тебе ратников в помощь. Коли будет милость Господня, отсидишься. — Глаза Ивана Васильевича вспыхнули любопытством. — А скажи, где ты поставил великие пушки «Барса» и «Трескотуху», я их помню!
— Великий государь, стены Пскова на добрых восемь верст… «Трескотуха» — недалеко от Свиной башни, «Барс» — против Миколы-Любятинского монастыря, на Похвальском раскате.
— Отсель ждешь Обатура?
— Отсель, государь.
— Ну, ладно! В иное время пировал бы с тобой, а ныне поспешать надо… Отобедаем попросту, и езжай с Богом. Денег тебе дам…
Царь резко повернулся, поискал глазами Василия Ивановича и Андрея Ивановича. Поманил к себе.
— Ты, Иван Петрович, воевода, войной много раз испытанный, благослови сих Шуйских. Едут вслед за тобой в полки на берег. Оградить Москву от прихода хана. Князь Василий — в большой, а князь Андрей — в передовой.
— В Серпухов? — спросил Иван Петрович.
— В Серпухов, — сказал государь.
И была эта новость как гром для братьев Шуйских, но сей гром был живительный.
— Пришло ваше время! — Иван Петрович перекрестил и поцеловал сначала Василия, потом Андрея, поклонился государю.
— Спасибо за честь роду Шуйских.
Василий и Андрей упали на колени перед царем и воеводой.
— Да не оставит вас Господь Вседержитель! — сказал братьям Грозный.
Братья Шуйские еще в дороге были, торопясь к своим полкам, а к великому государю в Старицу уже летели челобитные дать суд на князя Василия. Челом ударил князь Михайла Одоевский: «Ему на государеве службе меньше князя Василья быть невместно».
Государь судьей по сему делу назначил князя Ивана Федоровича Мстиславского. Получив выписку суда, приговорил: «По родству и счету боярин князь Иван Петрович Шуйский меньши князя Никиты Романовича Одоевского, а сына княж Никитина князя Михаила — князь Иван Шуйский больши. А по лествице в родстве своем князь Иван Петрович таков, каков княж Иванов сын Андреевича Шуйского — князь Дмитрий. А князь Михайла Одоевский по счету меньши князя Александра Ивановича Шуйского. А ныне князю Василью и князю Андрею Ивановичам Шуйским да князю Михаилу Никитичу Одоевскому быти на государевой службе по сему счету».
Обида воеводы князя Михайлы Одоевского заключалась в том, что он получил сторожевой полк, третий по значению. Боярский суд на этот раз был скорым. Одоевского приравняли к четвертому из Шуйских, к Александру, который и службы-то еще не начинал по малолетству.
Местничество искони приходилось лучшим союзником всех врагов Русского царства. На войну ли идти, от нашествия ли спасать города — не о службе думали бояре и дворяне, о своей чести, о своем счете. Поминали чины и места прадедов, пращуров, строили лестницу до неба, находя ступеньку себе, своим детям, внукам…