Пока Иван Петрович Шуйский ездил к государю, его место второго воеводы временно занял князь Иван Курлятев. На Курлятева тотчас написал государю Очин-Плещеев, третий воевода. Ему нельзя быть меньше Ивана Курлятева, а стало быть, невместно. Из Смоленска прилетели челобитья от воевод Морозова и Токмакова: им нельзя быть меньше второго воеводы князя Туренина.
Из Торопца воевода Колединский писал на Замытского, на Волконского и на Загрязского, что ему в меньших быть невместно.
Из Новгорода Иван Долматов бил челом на Ивана Колычева. Из Старой Руссы другой Туренин — на Салтыкова…
Вроде бы не было царю другого дела, как разбирать бесконечный этот спор. Государь приказывал ради войны быть без мест, без счета, но иные уезжали прочь со службы, лишь бы не поступиться своей спесью. И никого не заботило, годен ли высший по месту полки водить, довольно ли в нем разума сидеть в Государственной Думе, управлять городами…
Грозный царь забирал у князей уделы, отнимал земли, жизни, роды казнями пресекал, но на лестницу мест ополчиться не осмеливался.
Ревность и между своими процветала. Князь Дмитрий Шуйский хоть и привык быть все время на глазах царя, служа кравчим, очень радовался, что старшие братья его далеко, теперь от царя и царевича солнце и луна ему светят.
Жена Дмитрия, Екатерина Григорьевна, была столь искусна в домашних делах, что к ней за секретами вареньев, квасов, поучиться, как плести узоры, приходила и старшая сестра Мария — супруга Бориса Федоровича, — и жена царевича Федора Ирина, и сама царица Мария Федоровна.
Все эти женщины были молоды, в мужьях счастливы. Разве что Екатерину зависть терзала.
Дмитрию она шептала по ночам:
— Борис — выскочка! Боярство ему сказано раньше твоих братьев. Теперь ты — кравчий. Ах, умел бы ты служить, как служил мой батюшка.
— Меня боярством мимо Василия и Андрея не пожалуют.
— Будь как Иван Петрович! Я же знаю, храбрее тебя нет у царя. Видом ты весьма величав. Тебе не в Серпухове на берегу стоять, а идти бы на короля Батория да притащить его на веревке. То-то бы тебя почтил великий государь.
Однажды слушал он такие речи, и поблазнилось ему, будто по потолку ходят красные сполохи.
— Ты видела? — выскакивая из-под одеяла, спросил князь.
— Чего?! Димитрушка, чего?
— Да вроде огонь…
— Померещилось.
Дмитрий прильнул к окошку, но слюда была старая, в трещинах. Оделся, вышел на крыльцо. Край облака над Волгой набряк багрянцем…
Князь крикнул сторожей, поднялись на колокольню. За рекой, в западной стороне, трепетало в небе зарево. И не одно.
Ударили сполошно набатом, Дмитрий поспешил в покои Ивана Васильевича. Царь, выслушав кравчего, не осерчал, но поспешил одеться и пожелал взойти на колокольню.
— А ведь пожаловали! — сказал Грозный Бельскому и Годунову. — Ты, Борис, ступай к Федору, ты, Дмитрий, в мои покои: пусть царица и царевич с царевной собираются тотчас в дорогу. А ты, Бельский, прикажи затинные пищали осмотреть и зарядить.
Поднялась суета, пошли слезы. Но слуги царя подали кареты для персон, повозки для челяди. Государь простился с царевичем Федором, с царицей Марией, и поезд ушел в ночь по тверской дороге, охраняемый двумя сотнями конницы. Начальником над этими сотнями царь назначил Бориса Годунова, приказав ему, как рассветет и ежели никаких дурных встреч и вестей не будет, возвращаться в Старицу, а в Тверь послать гонца за подмогой.
Проводив жену и сына, государь сам обошел стену.
Князь Дмитрий сопровождал Ивана Васильевича. Поднявшись на очередную башню и глядя, как живо трепещут багряные сполохи на облаке, царь окинул кравчего оценивающим взглядом:
— Ты уже и броню успел надеть! Возьми сотню, скачи к горящим селам и доподлинно узнай, выспроси, высмотри, велика ли сила идет на нас. Коли встретишь дюжину разбойников — побей их, коли сотню — в бой не вступай, скачи в Старицу. У нас было семь сотен, две ушли в провожатых, да у тебя сотня, так что помни о своем государстве.
Дмитрий поскакал в ночь с великой отвагой и надеждой. В начале августа ночи длятся треть суток. Брезжил рассвет, когда царская сотня вдруг наехала на выходящий из леса отряд чужеземной конницы. Велик ли был отряд, считать не пришлось. Князь Дмитрий выпалил разом из двух пистолетов, взвыл не хуже татарина, поскакал на врагов, размахивая саблей.
Выстрелы его поразили всадника, атака для ночных разбойников оказалась нежданной, обратились в бегство. Пошла погоня, рубка, пока не выехали к сожженному селу.