«Потом вечером моего папу позвали и убили. Я и мама очень плакали. Потом через несколько дней мама заболела и умерла. Я очень плакала».
«У нас сделали обыск и хотели убить мою бабушку, но не убили, а только ранили рукояткой револьвера».
«Матросы озверели и мучили ужасно последних офицеров. Я сам был свидетелем одного расстрела: привели трех офицеров, по всей вероятности, мичманов; одного из них убили наповал, другому какой-то матрос выстрелил в лицо, и этот остался без глаза и умолял добить, но матрос только смеялся и бил прикладом в живот, изредка коля в живот. Третьему распороли живот и мучили, пока он не умер».
«Несколько большевиков избивали офицера чем попало: один бил его штыком, другой ружьем, третий поленом, наконец, офицер упал на землю в изнеможении, и они… разъярившись, как звери при виде крови, начали его топтать ногами».
«Один случай очень ясно мне запомнился: когда перевели чрезвычайную комиссию в другое помещение и мы могли прийти повидаться со своими, после свидания, когда все были уведены, пришли чекисты и стали выволакивать из двора ужасные посинелые трупы и на глазах у всех прохожих разрубать их на части, потом лопатами, как сор, бросать на воз и весь этот мусор людских тел, эти окровавленные куски мяса, отдельные части тела, болтаясь и подпрыгивая, были увезены равнодушными китайцами, как только что собранный сор со двора; впечатление было потрясающее, из телеги сочилась кровь и из дыр досок глядели два застывших глаза отрубленной головы, из другой дыры торчала женская рука и при каждом толчке начинала махать кистью. На дворе после этой операции остались кусочки кожи, кровь, косточки, и все это какая-то женщина очень спокойно, взяв метлу, смела в одну кучу и унесла».
«Из хорошего прошлого ничего не осталось. Досталось за смерть старших братьев, за поругание семьи и родины — одна только месть и любовь к родине, которая не изгладилась за время первого отступления, второго отступления в Крым, бегства из Крыма, и за время трехлетней жизни в Югославии, а наоборот, все растет, растет, растет…»
«Утешаю себя мыслью, что когда-нибудь отомщу за Россию и за Государя, и за русских, и за мать, и за все, что было мне так дорого».
Конечно, здесь можно вспомнить слова французского социалиста М. Кашена, что революция — это достижение прогресса варварскими методами. Но упаси нас господь от всяких революций!
Молодое поколение русского зарубежья было названо «незамеченным поколением», оно было явно иным, что с горечью высказано в стихотворении В. Гальского «Беспутье».
Шульгин, обладающий уникальным опытом политической и разведывательной деятельности, переживший «Трест» и побывавший в СССР, оказался востребованным, даже вошел в состав Комитета взаимопомощи НТСНП. Однако он сразу заявил, что не будет заниматься подготовкой террористов. Он вел свой семинар, в котором было восемь юношей. Верил ли он, что его слушатели когда-нибудь вернутся в Россию? Из его воспоминаний видно, что он был разочарован деятельностью «нового поколения», ведь в старости всё воспринимается без иллюзий. О своей лекционной работе он вспоминал так: «Мне хотелось, чтобы они больше думали, чем чувствовали. Свое первое занятие я начал примерно со следующего вступления:
— Допустим, в стране произошел переворот. Кто его совершил, говорить не будем. Но мы будем говорить о том, когда, я имею в виду, в какое время года он был сделан.
Тут я сделал паузу и увидел недоумение на всех лицах. Я продолжал:
— Время года имеет самое важное значение. Если надвигается весна, то нужно думать о посевах, потому что для посева необходимо зерно. Благодаря перевороту никакого зерна не будет в запасе. Тогда его надо доставать из-за границы. А с этим неизбежно связаны отношения с державами, которые могут дать зерно. Это означает, что время, когда произойдет переворот, продиктует ту или иную международную политику. Иначе будет голод, а новое правительство станет ненавистным.