— Да, Катя может и врезать, за такое сравнение, — задумчиво проговорил Витя, держа во рту сигарету как заправский моряк.
— Ну что вы как дети, не солидно уже, — учительским тоном сказала Наташа, протянув одну из конфет Коле.
— Не спеши прощаться с детством, потом будешь с благодарностьювспоминать, а ничего уже не вернешь, — задумчиво проговорил Алексей, надев очки. В очках его взгляд перестал быть столь суровым, но некоторая удивленность во взгляде осталась.
— Так, профессору больше не наливать! — выпалил Витька, отодвигая бутылку с ромом к себе. Наташа прыснула и прижалась плечом к подсевшему Коле.
— Голова! — Анька подошла к Лехе сзади и стала трепать его волосы. Алексей, будто не замечая, продолжил:
— Нет, серьезно, ребят, задумывались ли вы, какое время было самым счастливым? Будет ли нам что вспомнить?
— Как мрачно, — проговорила Наташа, сильно сжав руку Коле. Коля ласково, что не очень смотрелось с его на вид злым, сильно небритым лицом, обнял ее, стараясь согреть, хотя жар от костра не ослабел ни на долю градуса.
Все замолчали, Аня перестала взъерошивать голову Алексея, с интересом поглядывая на лица друзей.
— Я думаю, что у нас еще вся жизнь впереди. Кто знает, что мы будем вспоминать потом, быть может, сегодняшний вечер в лесу? — Марат подбросил несколько дров в костер, и, приняв от Вити сигарету, сел к костру.
Ребята смотрели на пламя, каждый погруженный в свои мысли. Витя разлил по стаканам остатки рома. Вдыхая аромат далеких берегов, друзья, выпили, побросав бумажные стаканы в огонь.
Пламя костра то яростно вгрызалось в свежие поленья при порывах ветра, то бережно лизало огненными языками уже начавшую чернеть кору березы. Вечер близился к ночи, когда все определились с ночлегом. Костер остался догорать, поддерживаемый остатками веток, которые бросал Алексей, наблюдая за тем, как ночное небо свинцовым одеялом накрывало верхушки столетних сосен.
2
Сильный дождь неистово бил по крышам, норовя водяными стрелами пробить столь хлипкие заблуждения людей перед силами могучей стихии. Улицы давно превратились в один большой селевой поток, который проносил на себе помимо грязи со всех сточных канавЭринбурга пустые корзины, колеса телег и несколько трупов бродячих собак.
Аптекарь Штейн, стараясь идти по верхней части дороги под небольшими навесами из торговых вывесок, спешил в сторону городской ратуши.
«Адова погодка, ничего не скажешь! — с некоторой ожесточенностью думал он про себя. Ноги хлюпали в промокших насквозь сапогах, которые после ремонта оказались еще и дырявыми, но уже в другом месте».
Помимо проклятий, обращенных к стихии и сапожнику, в голове его крутилась одна назойливая мысль. А что, если он окажется не прав? Что, если он…. Но думать об этом не хотелось, ведь в ином случае— это обвинение в колдовстве и в лучшем случае его тихо зарежут в камере, учитывая прошлые заслуги, а в худшем…
Аптекарь поежился от порыва ветра, пронизывающего его сквозь промокшую одежду, но больше его бросила в холод мысль о костре, он несколько раз видел еще ребенком, как этих бедных женщин сжигали на кострах, и теперь, ни за что на свете он не хотел кончить так же. Тем более, что имеющиеся у него знания позволяли ему представить, что может испытывать человек, подвергаемый такой пытке.
Оступившись на мокрой кочке, он чуть не выронил в поток небольшой саквояж с инструментом, отчего потревоженные пассажиры недовольно зазвенели глухим металлическим лязгом.
Путь от аптеки до ратуши нельзя сказать, что был далек, но сегодня он казался слишком уж долгим. Бегущий впереди слуга бургомистра, то и дело оглядывался, как уже немолодой аптекарь старался аккуратно преодолевать препятствия на своем пути, но все же каждый раз поскальзывался и со всего размаху попадал ногой в лужу, обрызгивая себя по пояс.
— Быстрее, герр Штейн, бургомистр сказал, что дело плохо, — скулил слуга, — ведь если мы опоздаем, меня казнят. А у меня пятеро детей, кто их кормить будет?
— Я стараюсь, Альберт, стараюсь. Угораздило же его жену съесть что-то несвежее именно сегодня!
— Мы почти пришли, герр Штейн, давайте я понесу Ваш саквояж?
— Нет, спасибо, я сам, — твердо ответил аптекарь, сильнее сжимая в руках ручку.
Они резко повернули на узкую улочку, где в обычный день аптекарь и не решился бы пройтись, так как местные жители имели особенность сливать помои на голову зазевавшимся прохожим. Теперь же ее можно сказать помыли, да и окна были плотно задраены. Город тихо пережидал бурю, стараясь не шуметь и не жечь ламп.