С этой мыслью Баки заснул. А проснулся от ощущения того, что через него перекинута худая нога, а на лице как раз устраивался удобнее перебравшийся с изножья постели кот. Кота спихнуть удалось сравнительно легко, а вот выбираться из-под теплого, хоть и донельзя костлявого Стивена не было никакого желания.
Баки лежал, глядя в потолок, улыбался и думал, что фамилия «Бронкс» проигрывает той, что он не помнит – «Барнс» - по всем фронтам, но жизненный опыт подсказывал, что что-то менять - опрометчиво, а вот побывать в Ирландии было бы здорово. Во всяком случае, название города - Дублин, не будило в нем абсолютно никаких плохих воспоминаний. Он мог делать все, что вздумается, в этой новой жизни, но отчего-то задумался об этом только теперь. Это было так странно: ощущать, как на неясное прошлое, которое он, сколько ни напрягал память, видел, будто через мутное стекло, наслаивалось яркое, наполненное звуками и запахами настоящее.
И пусть во многих досадных мелочах это настоящее отличалось от прошлого, но оно было осязаемым, живым. И, впервые за долгое время, Баки был готов перестать сожалеть о том, чего уже не вернуть: о худой спине, на которой можно было пересчитать каждый позвонок; о прилипшей к вспотевшему лбу челке; об ощущении горячего тела под собой и хриплых выдохах, обжигающих висок; о тех самых словах, которые, возможно, ему и вовсе приснились. Если тот, кто снится ему, и существовал на самом деле, то наверняка не дождался его: Баки живет уже очень, очень давно.
Стивен начал ворочаться и проснулся.
- Ох, извини... – пробормотал он смущенно, быстро убрав ногу, и осмотрительно перевернулся на живот, будто Баки мог чего-то не заметить. Однако на этот раз он предпочел именно «не заметить» - не хотел торопить события.
Он понял вдруг остро, как никогда, что это настоящее, а не прошлое. Что глаза у Стива серые, с темными крапинками у зрачка, а не цвета тех полевых цветов с резными лепестками, название которых он никак не вспомнит. Но раз былого не вернуть, то не стоит отказываться хотя бы от того, что есть. Пусть оно и походило на бледную копию, почти пародию.
Поэтому ему удавалось держать руки при себе, а не касаться непрерывно, жадно, не целовать тонкую шею, ловя губами биение жизни, не… Не звать ночью, глядя в низкий серый потолок, сдыхая от боли. Не прощаться мысленно каждый раз, как холод бежал от ног сковывающей тело волной. Не помня, не зная имени, не осознавая толком, кто он – этот худой, почти изможденный мальчишка, впаянный в него так глубоко, что вытравить его можно было, только оборвав жизнь самого Солдата. Баки. Их обоих.
Он неожиданно даже для себя спросил, возвращаясь в настоящее:
- Слушай, я, вот, елку купил, а игрушки - еще нет. Может, посоветуешь, где купить такие… винтажные. Из толстого стекла или деревянные…
Стивен выглянул из-под одеяла, приподнялся на локтях, оглядывая комнату в бледном дневном свете, пробивающемся сквозь щель в плотных шторах:
- Знаешь, судя по обстановке тут подошло бы как раз что-то такое...
В глазах у него уже засветился детский восторг и предвкушение чуда, словно мысленно он уже выбрал эти самые винтажные игрушки, нарядил елку, добавил еще пару-тройку элементов в стилизованный под начало прошлого века интерьер квартиры и вот, они уже празднуют Рождество вместе.
- А еще, мне кажется, что у тебя здесь хорошо бы смотрелся граммофон! - выпалил Стивен и замер.
А Баки снова улыбнулся, вновь поймав себя на том, как легко ему даются улыбки этим утром.
- Граммофон? Купим, я, кажется, там же и игрушки подходящие видел.
Когда они часом позже вместе вышли из дома, каждый по своим делам, уже разобравшись с дверью в квартиру Стивена, то договорились встретиться днем, когда у обоих будет свободное время, и просто прогуляться.
Баки брел по городу одним из своих привычных маршрутов и думал о том, что кажется все, что он сейчас делает, это какая-то извращенная разновидность лжи. И еще о том, как хочется получить хоть немного тепла, обычного человеческого удовольствия, если уж те глаза, синие-синие, опушенные темными ресницами, остались в таком далеком прошлом, что не дотянуться, не доехать и не добежать, будь ты хоть трижды суперсолдат.
В мозгу, словно по команде, прозвучал когда-то слышанный хриплый голос:
- Это называется «церебральный онанизм», Агент.
И он возвращает к реальности, как пощечина.
Он стоял на мосту и смотрел на медленную воду реки, закурил, втянул дым в легкие и снова подумал: а почему бы и нет?
Разве он не заслужил немного счастья, хотя бы такого, как эти самые винтажные игрушки: хрупкого, ненадежного и слегка потертого по краям.
Неужели не заслужил?
***
Стив сам не знал, зачем травит себя. Зачем стоит в тени арки старого дома и смотрит, как Баки аккуратно подхватывает тощего мальчишку под локоть и переводит через обмерзшую мостовую, как сметает со скамейки мелкий сор и, размотав свой широкий шарф, расстилает его, как первобытный человек – шкуру убитого им мамонта перед избранницей.
Он уже хотел уйти, вернуться в шумный Нью-Йорк, оставить Баки его новому увлечению, от души пожелать счастья и… не смог. Не смог отпустить, забыть и перечеркнуть, все доводы разума тут были бессильны.
За спиной раздался неясный шорох, и Стив осторожно скользнул за выступ. Он не хотел, чтобы его застали за жалким занятием: подглядыванием за чужим счастьем. Но если он и опасался, что кто-то заметит его интерес, то зря. Появившийся молодой человек замер у противоположной стены, глядя туда же, куда и Стив: на Баки и его мальчика. Казалось, тот даже дышать перестал: распахнул очень яркие губы и заворожено уставился на сидевших на скамейке. Стив рассматривал собрата по несчастью и усмехался горькой иронии: высокий, крепкий, темные волосы гладко зачесаны назад. В полутьме блеснули ряды пуговиц. Стив смотрел на него и улыбался: похоже, Баки по-прежнему был нужен всем.