Красивое и... знакомое? И глаза. Синие-синие, как августовское небо, как море, как…
- Цветы, - хрипло выговорил он, не в силах оторвать взгляда.
Руки – крепкие, вызолоченные южным солнцем, с силой гладят спину. А вокруг – колосья. Спелые, расцвеченные звездочками полевых цветов, синих, как глаза Стива. И Баки жадно приникает к его шее, виднеющейся в расстегнутом воротнике кителя. Руки дрожат, когда он расстегивает длинный ряд блестящих пуговиц. Вокруг – только обманчиво-спокойное лето сорок четвертого, и глаза Стива – единственное, кроме характера, что не удалось изменить сыворотке.
- Цветы, - говорит Баки после, и, сорвав один упругий бутон, закладывает Стиву за ухо. Синяя звездочка оттеняет глаза, опушенные темными ресницами. – Красивые.
- Это васильки, Бак. Сорняк.
И вкус губ Стива ничуть не изменился. И нежность, с которой они смотрят друг на друга здесь и сейчас, во время короткой передышки между боями.
- Васильки, - повторяет Баки. – Вечно забываю.
- Баки!
Стив смотрел отчаянно, так, словно от того, как он сейчас поступит, зависела вся его жизнь.
Баки хотелось сказать: «Я тебя не знаю». А еще - отвернуться, вырвать руку и уйти прочь, как можно дальше, прочь из города, из страны, убежать на другой конец мира, потому что от отчаянья во взгляде синих, совсем не таких, как Стивена, глаз, боль в голове только усилилась.
Как у Стивена...
Баки оглянулся, ища глазами скамейку, а там... А там целовались двое: Стивен и еще какой-то, незнакомый, темноволосый, выше и крепче, чем его тощий и хрупкий сосед.
- Васильки, - вместо тысячи других более подходящих слов, произнес Баки, снова глядя в знакомые глаза, и этот Стив – два метра ростом, красивый, совершенный – покраснел, как мальчишка. – Все время забываю.
Сильные руки обхватили, обняли, прижали к груди, и это неправильно (нельзя позволять себя фиксировать) и донельзя правильно одновременно. Поднять голову - означает открыть горло. Означает снова посмотреть глаза в глаза, умоляющие, яростные, больные.
Губы у Стива подрагивали, так, словно он хотел сказать еще что-то, говорить, не останавливаясь, и не мог подобрать слов. Наконец, он выдохнул куда-то Баки в волосы:
- Да. Васильки. Сорняк, по сути.
А потом наклонился и поцеловал.
В голове вдруг стало пусто... и легко. Вообще, все сразу стало удивительно легко.
Его целуют, и он целует в ответ, и это как угодно, но только не неправильно. Это именно так, как надо. Как должно было быть всегда. Тогда и теперь.
Как жаль, что поцелуй не мог длиться вечность, и когда Стив – его Стив, Господи! – отстранился, Баки жадно потянулся к нему, к его губам, потому что невозможно иначе. Потому что семьдесят лет беспамятства – это долго. И никакими художниками с красивыми серыми глазами не заменить настоящего.
- Бак, мой Баки...
- Стив? - слова давались с трудом, так, словно он не говорил сто лет. - Вот черт, как так-то? Я думал, ты меньше!
Стив не то смеялся, не то всхлипывал. Несокрушимый Капитан Америка, символ всего и вся… И он, Баки Барнс, прошедший там, где любой другой остался бы навсегда, почувствовал, что и у него жжет в груди. И оторваться друг от друга было невозможно, немыслимо. Но, все же, все же – пришлось.
Они подошли к скамейке, и тощий мальчишка с раскрасневшимися щеками выглядел виновато:
- Баки, я… понимаешь.
- Да, мелкий, - Баки усмехнулся, но дальше слова оказались лишними: Стив-художник заметил Стива-Капитана.
- Капитан Америка! – восхищенно воскликнул он и едва не запрыгал на месте. – Баки, ты… ты знаком с…
- Стив Роджерс, - представился Стив, и Баки вдруг ощутил гордость. Не за то, что «знаком с…» а за то, что этот человек когда-то, будучи таким же тощим и невзрачным, но все равно самым лучшим, что случилось в жизни Баки Барнса, выбрал именно его.
- Мы пойдем, - прервал восторги молодежи Баки. – Давно не виделись.
По лицу Джеймса было видно, что у него получилось связать «Баки», «Капитан Америка» и «давно не виделись» воедино и сделать правильные выводы относительно личности самого Баки.
- Пойдем, Стиви, - нежно произнес он, обхватывая друга за хрупкие плечи, - я знаю замечательное кафе.
Тарелка, в итоге, отправилась в ближайший мусорный контейнер, шарф вернулся на шею Баки, и Стив укутал его так, словно тот вообще когда-то мог простудиться, в отличие от некоторых.
- Пойдем?
- Да, пойдем, пора домой.
***
Рождество они таки празднуют в Лондоне, в крошечной квартирке Баки, в компании сбежавшего от своих нерасторопных хозяев кота Роджерса, который явно решил, что жить на два дома куда сытнее и вольготнее.
У них есть елка с настоящими игрушками начала прошлого века и граммофон, и ретро канал на ТV. У них есть много разной еды в маленьких контейнерах из ближайшего супермаркета и даже яблочный пирог, точнее его половина, принесенная соседями снизу, немного кривоватый, но очень вкусный. И глинтвейн. И самый главный подарок, о котором они уже и не мечтали - встреча.
Еще у них есть диван, у которого, правда, теперь нет ножек, и он больше не складывается. Надо сказать, что это их не особо смущает, точнее, этот факт не смущает Баки, а вот Стив отчаянно краснеет каждый раз, когда на него смотрит.
А еще у них есть они сами, и у себя, и друг у друга.
Снова.
Навсегда.
Теперь уже точно до самого конца.
<p>
</p>