— Так ведь идём не брать крепость, а из осады вызволять.
— С пушками надёжней, — вздохнул Шереметев. — И войска с нами мало.
— С большим войском зимой в походы ходить — труд тяжёлый, а главное — дорогой. Дрова для костров и те надо с собой везти.
— Что-то уж очень спокойно! — пожаловался Шереметев. — Перед Уманью где-нибудь войску отдых надо дать, чтоб ударить со свежими силами. Плохо то, что о враге мы ничего не знаем. Нужно лазутчиков послать и дозоры выставить.
— Тотчас и пошлём, — согласился гетман и посмотрел на русского воеводу с приязнью. Кажется, добрый воевода: о воинах своих печётся и воевать любит основательно, изучив врага и хорошо к битве подготовившись.
Сам Хмельницкий был спокоен. Перед выступлением в поход он получил новое известие. Войска хана от Умани отступили, ушли в Крым, а польское войско малочисленно и разбежится при появлении казаков.
Не знал Богдан Хмельницкий, что настоящих послов поляки изловили и разорвали лошадьми, что вести принесли казаки-предатели, служившие врагам за звонкую золотую монету.
В ДОЗОРЕ
Бывает же так! Василько и Василий вместе попали в дозор.
Под Васильком конь валашский. Масти золотой, на ногу тонкий, лёгкий. Самому ветру — брат. Под Василием лошадь крупная, бокастая. Ноги у неё лохматые, тяжёлые. Грудь — как хороших два валуна. Очень сильная лошадь, но быстрого бега от такой не жди. Пушки возить — другое дело.
Василий и Василько ехали молча. Поначалу Василько донимал своего напарника вопросами:
— А правда, что у вас щи лаптем хлебают? — спрашивал он, строя серьёзное лицо.
— Ты, случаем, не рязанский? Там, говорят, все косопузые. Это как так? На одну сторону, что ли, кормятся?
Василий молчал, как воды в рот набрал, и Васильку наскучило донимать русского медведя. Принялся он посвистывать да саблей так и сяк поигрывать.
Тут Василий и сказал ему с укоризной:
— Я в степи новый человек. Не всё вижу. Ты саблей-то зазря не верти, глазами работай. Для того нас и послали, чтоб непорядок какой углядеть.
Василько даже за бока схватился, так его насмешил стрелец.
— В степи он не видит! А где же ты видишь? В лесу, что ли, своём медвежьем, сквозь ёлки?
— В лесу вижу, — сказал Василий серьёзно. — Всё вижу. Через три дня пойду за тобой и скажу, как ты шёл, что делал и о чём мыслил.
— Чудной ты человек! — покрутил головой Василько. — Степь — вот она. Для всех ясная! Тут за сто вёрст видать.
И охнул вдруг.
Из-за бугра густой лавиной выкатывалась на них ханская конница.
— Назад! — закричал Василько, дёргая суматошно повод.
Василий и сам всё увидел, и лошадь успел развернуть. Погоняет доброго коня плёткой, а в уме прикидывает, на сколько обогнали своё войско. Никак нельзя под татарский аркан попасть! Сам пропадёшь — обидно, но беда эта невеликая, а вот если войско от нежданного нападения не устоит, то — большая беда. По всему белому свету разнесёт кичливая польская шляхта весть: некрепко, мол, русские с украинскими казаками стоят. Их вместе бить ещё сподручней, чем поодиночке.
Догнал Василько Василия на лёгком своём коне, рядом скачет, пистолеты на поясе проверяет.
Василий кричит ему сквозь ветер:
— Скачи! Скачи! Татары в кольцо нас берут! Скачи, я задержу их!
Василько достал один пистолет из-за пояса, передал Василию, потом другой. И тут же конь — словно птица взлетела! — земли не касаясь, понёс по степи казака.
Погоняет Василий своего тяжёлого коня, назад не смотрит. С четверть версты между ним и татарами. Поглядывает Василий влево, туда, где ветер посдувал снег с каменистой степи, где мчат наперерез самые быстрые татарские конники. Успеет ли Василько проскочить?
И вот она — удача! С ходу влетела погоня в забитую снегом балочку. Завязли кони, забарахтались.
Проскакал мимо них Василько, а за ним и Василий. Не успел он порадоваться — стрела над головой свистнула. Совсем уже близко погоня. Обернулся, пальнул из пистолета. В коня, видно, угодил. Рухнул конь.
Что-то толкать в спину принялось. Раз, другой, третий… Вытащил Василий второй пистолет, смотрит — татарин в десяти шагах, аркан уж изготовил.
Стрельнул — и опять не промахнулся, а сам думает:
«Вот ведь где помереть довелось. Голое место. Хоть бы куст какой рос в утешение».
Прижался головой к шее коня, кричит ему:
— Милый! Ну, скакни же ты через силу. Неохота мне здесь помирать.