…Ленька целый день не спускал глаз с Зорьки. Заворачивать отбившихся коров посылал Сашку.
И даже в жару, когда коровы приподнимали хвосты и были готовы вот-вот «забузить», Ленька самолично загнал Зорьку в воду.
Обычно жару коровы пережидали в старице, около полуразрушенного моста. И сейчас они забрались в воду чуть ли не по уши, прямо как бегемоты на картинке. А козы забились в тень у берега.
Когда жара спала, Ленька залез в воду и стал выгонять коров на берег. Все вышли, а Зорька субботинская — ни в какую. Стоит, глаза блаженно щурит, жуется и хвостом лениво качает. Понужнул ее Ленька хворостиной, она башкой трясет, а сама — ни с места. И вдруг под коровьим выменем вода взорвалась. Прямо как бомбой жахнуло. Ленька даже упал с испуга. С головкой ухнулся. Вынырнул, а Зорька не торопясь к берегу движется, хвостом машет. А задний левый сосок у нее пустой — нет в нем молока.
Ленька около коров Сашку оставил, а сам к Хазару-перевозчику припустил. Выскочил на берег, хазаровской лодки не было.
— Бабай![1] — позвал Ленька.
На этот крик вот уже много лет звучало неизменное:
— Хазар[2], хазар! — и появлялась лодка, а в ней неспешно шевелил веслами старый татарин.
Теперь же берег молчал. Ленька заглянул в землянку — хозяина не было.
Мальчишка прошел вверх по берегу и за огромной корягой увидел пустую лодку.
А кругом что-то таинственно нашептывал лес и тревожно переговаривались невидимые птицы.
Страшновато стало Леньке. Он даже присел за размашистый куст жимолости.
И вдруг совсем рядом услышал шепот:
— Ленька, ходи сюда!
Под соседним кустом лежал старый Хазар.
Ленька переполз к нему.
Старик ткнул пальцем на поляну:
— Врагам гуляит.
Ленька обалдел — по поляне бродили два немецких солдата. Два живых, всамоделишных немца. Серо-зеленая форма, короткие сапоги, все как в кино, только рукава не засучены и автоматов нет.
Ленька силился вспомнить что-нибудь по-немецки. В голову упрямо лезли строчки из учебника: «Анна унд Марта баден»[3] и «Вар Колоямбо глюклих? О, найн»[4].
А на поляну вышел еще один немец с мешком.
И тут Ленька вспомнил:
— Хенде хох! — заорал он. — Руки вверх! — и выскочил из кустов.
Рядом с палкой в руках встал старый Хазар.
Испугавшиеся было немцы и впрямь дружно подняли руки, но, увидев старого и малого, что-то залопотали промеж себя. А солдат с мешком даже засмеялся.
Его-то и хрястнул Хазар по спине палкой:
— Пошто твоя трем моя малаем кончал?
Немец охнул, испуганно глянул на старика, неуверенно буркнул: «Гитлер капут!» — и спрятался за спины товарищей.
Старый Хазар махал палкой, наступал:
— Пошто твоя моя речкам гуляит?
— Эй, эй, дед! — на поляне появился наш солдат. — Нельзя пленных бить.
Ленька совсем забыл и про субботинскую Зорьку, и вообще про все на свете — тут такое творилось…
— Пленные это, — объяснил солдат, — к тому же не немцы, а мадьяры, понимаешь?
— Какой такой мадьяр?
— Ну, венгры. Домой их скоро отпустят, нашими друзьями они будут.
— Какой друг? Зачем такой нехороший одежда таскал?
— Ну чего ты, дед, пристал. Кончилась война, видишь, люди крапиву для столовой собирают, а ты их палкой лупишь. К тебе хоть замполита приставляй.
До самой лодки не мог успокоиться старый Хазар. Ворчал что-то по-татарски. А когда Ленька рассказал про субботинскую Зорьку, старик просветил:
— Рыба-сом молоко кушал. Большой рыба, жирный.
…Вечером Субботиха снова ругалась. Ни про каких сомов слушать не хотела и велела своему Вовке завтра Зорьку пасти отдельно. Назавтра очередь была субботинская, а Вовка угнал только свою Зорьку. Так и разладилась самодеятельная артель.
Вообще-то Ленька был даже рад. Козе много ли надо — раз-раз и нахваталась. Да одну-то ее, милую, до отвала накормить можно. Тем более что Ленька один секрет знал.
…Метрах в ста от речки росла «ведомственная» картошка. Ленька не знал, что это было за ведомство. Весной, когда сходила вода, на заливную землю приезжали два колесных трактора и за одну ночь пахали-боронили все поле. Потом приезжали солдаты с ружьями, выводили из фургонных трехтонок худых людей в фуфайках, и те садили картошку. Ребята видели, как люди в фуфайках хрумкали порезанные картофельные половинки. Прямо сырыми хрумкали.
Картошка всходила неровными рядами, на поле образовывались широченные межи, и на этих межах рос высокий сочный пырей.