– Ленин говорил, что даже помещика можно брать в коммуну, если он порядочный…
– Где же он это говорил?
– В Петросовете! Лобода лично слышал… Я про это в сочинениях Ленина искал, пока не могу найти [5] .
– Вот видишь, не можешь. Найдешь – другой разговор. А пока не нашел, защищать Чугуеву мне представляется негигиеничным.
– Боитесь, так и скажите, что боитесь. А то…
– Я, молодой человек, никого не боюсь, кроме господа бога. И не потому, что такой уж Ахиллес бесстрашный, а просто потому, что устал. Бояться устал. Я ведь, к твоему сведению, не такое писал. Я прямо писал, что срок окончания Метрополитена 7 ноября 1934 года – невежественный, безграмотный, авантюрный, преступный.
– Так и написали?
– Так и написал. Раньше 1938 года не построим. Писал и думал: пускай выгоняют, черт с ним. Возьму ночной горшок и уеду в Аргентину! Ну так вот. Вызывает меня Первый Прораб. «За неверие в большевистские темпы вас следует наказать, – объявил он. – Решим так: в день открытия метро вы прочитаете свою докладную на торжественном собрании строителей…» Сейчас на дворе октябрь. На днях пускаем пробный поезд на Сокольники. Где-нибудь в середине 1935 года подземка начнет действовать.
– В феврале, – уточнил Митя.
– Почему в феврале, – вскинулся Николай Николаевич, – из каких расчетов?
– В феврале на почтамте будут продавать марки в честь пуска метро.
– Откуда тебе известно?
– Из достоверных источников.
– Ну вот. Я научными формулами доказывал, что раньше 1938 года метро не построить, а метро в будущем году повезет пассажиров. И меня вытянут на трибуну на всеобщее посмешище. Чего же я не учитывал? А не учитывал я, дорогой товарищ, одной простенькой вещи: не учитывал я, что на дворе происходит революция. Меня учили уравнениям Максвелла и формулам трех моментов, а метро строили по формулам революции. А я об этих формулах не имею никакого понятия… В своих расчетах я, видимо, не учитывал энтузиазм молодых революционеров. Впрочем, энтузиазм приносит плоды только тогда, когда он направлен в русле продуманной организации труда. Я все-таки опасаюсь, как бы наш соблазнительный пример антиинженерного строительства, строительства любой ценой, не вошел в привычку… Ты что, думаешь, мне Ваську не жалко? Очень жалко. Кстати, она удивительно выжимала белье после стирки. Валечка, бывало, выжмет – сутки сохнет, а Васька выжмет – сразу гладить можно… Очень сожалею. Весьма. А писать ничего не стану. Почему? Потому что не хочу второй раз садиться в калошу. Почем знать? Если ее заслали на берега Енисея, значит, она должна там жить… Может быть, так положено. Возражать истории глупо. Так же глупо, как заливать вулкан лейкой. Революция всегда права, к твоему сведению… Бывало, я и сам был не прочь позубоскалить: чего это выдумали – справки, анкеты! А в анкетах пиши про бабушку, дедушку, чем они занимались до семнадцатого года…
Позвонили три раза. Вернулась дама, принесла пива, краковскую колбасу. Время клонилось к полуночи. Митя думал, что дама уйдет, а она села и заслонилась газетой.
– Так вот, – продолжал Николай Николаевич, уютно покачиваясь в качалке, – чем занимались до семнадцатого года. Смешно, правда? Не лучше было бы спрашивать нового человека: выпивает ли он? Курит ли? Любит ли болтать по телефону? Какая книга ему нравится? Какие цветы? Какие женщины?
– И хорошо бы, – сказала дама, опуская газету.
У нее было пухлое молодое лицо и пустые глаза с большими, как у телки, ресницами.
– Послушай, – встрепенулся Николай Николаевич, – как тебя… э-э-э… – Он защелкал пальцами. – Ну, как тебя…
– Беспамятный ты, дядечка, – сказала гостья. – Я тебя учила, зови Адель.
– Послушай, Адель, нарежь, пожалуйста, колбасы. Будь добра.
– А ножи у тебя где?
– Вон там, в буфете.
Митя вскочил и стал прощаться. Николай Николаевич охотно повел его к выходу. В квартире было тихо.
– Сюда, – нашептывал Николай Николаевич, придерживая Митю за локоть, – сюда… Не оступись…
У выхода Митя обернулся и спросил полным голосом:
– Почему это, Николай Николаевич, так получается: чем человек ученей, тем меньше в нем жалости?
– Тише, тише… – Николай Николаевич погрозил и показал на табличку.
Табличка, изготовленная пером рондо, висела на входной двери. На ней было написано: «Не хлопайте дверью. Уважайте покой коллектива жильцов».
Митя рванул было вниз по чугунным ступеням и вдруг встал как вкопанный. Он вспомнил: завтра придется давать Тате подробный отчет о походе к Бибикову. Неужели врать снова? В августе Тата молчала, в сентябре поглядывала с подозрением. И в начале октября Митя признался, что дело не движется.
«Ничего не поделаешь. – Митя вышел на ночную улицу и вздохнул. – Скажу Татке, что дело в шляпе. Скажу, что письмо пошло по инстанциям за двумя подписями. Пускай проверяет».
5
Примечание автора. Найти нужную цитату Митя не мог, потому что выступление Ленина на заседании Петроградского Совета 12 марта 1919 года (раздел 2, ответ на записки) впервые было напечатано в 1950 году в четвертом издании Сочинений (29-й том, 18-я страница).