— Что? — не поняла Каштанова.
— Распасовочка. Одни туда, другие сюда. Один — во двор, на танцы, курить, то да сё… А другие вроде бы «хорошие».
— Значит, плохие и хорошие?
— Да чем, чем же они хорошие? И чем мы плохие? Я вообще не люблю этого, ну вот не люблю, когда о девушках плохо говорят. Говорят: ну, эти, нынешние, такие-сякие, чуть не уличные… Ну почему — уличные? Ну вот если бы все девушки на улицу вышли, так что было бы? Столпотворение! А где оно, столпотворение? Где?
Каштанова долго смеялась, и Клава стала смеяться, когда увидела, что смеется Каштанова не над ней.
Распасовочка… Слово это царапнуло Алексея Алексеевича. «Вот, кажется, всё делают для того, чтобы всем одинаковые условия, а вот же — гони ее в дверь, а она в окно, распасовочка… Это только кажется, это лишь нам, учителям, кажется, — думал Каштанов, — будто сидят они все в одном классе и живут в одном мире. На самом деле они в двух разных мирах. „Хорошие“ презирают „плохих“, „плохие“ ненавидят „хороших“, а кончат школу — не вспомнят, что они в одном классе учились. Они же годами и не разговаривают друг с дружкой. А разница между ними в том, что одни торопятся домой и боятся выйти из дому, а другие бегут из дому и боятся в дом свой войти. Естественно, что одни других не понимают. „Как они живут? — говорят про „хороших“ девочки из компании Керунды. — Во дворе не гуляют, на танцы не ходят, от дружинников из подъездов не бегают“. Домашние и бездомные — такая грустная распасовка. И нечего их ругать и воспитывать, бездомных, надо вернуть им дом, если удастся!»
Каштанов решил начать с королевы бездомных Клавы Киреевой.
Вызывать Кирееву-старшую в школу, передавать записку через Клаву Каштанову не хотелось, и он дозвонился на завод, в лабораторию, где Тамара Петровна работала.
Киреева пришла, но разговора с ней не получилось. Никто так дружно не живет, как мать с дочерью, пока они живут дружно, но никто и не воюет с таким ожесточением, как мать с дочерью, когда они начинают воевать.
Тамара Петровна намучилась с дочерью. Клава была для нее несчастьем и позором. Тамара Петровна всем жаловалась на дочь и у всех просила совета: как ей быть? Один говорили ей: «Ломай характер, пока не поздно, а то потом намучаешься»; другие советовали ей выйти замуж, чтобы мужчина в доме был; третьи рекомендовали обратиться в милицию, в детскую комнату: «Там таких быстро в чувство приводят!»
Замуж Киреева-старшая не собиралась, не за кого было, в милицию идти боялась. Что же ей оставалось делать?
Ломала характер, как могла.
Она заранее знала, что скажет ей Каштанов, как он будет жаловаться на Клаву и требовать, чтобы она, Тамара Петровна, приняла меры. А какие меры может она принять? Бить ее? Так она и бьет ее чем попадя, ничего ей не спускает, и крик у них в доме стоит с утра до ночи.
— По-моему, — сказала Киреева, — она у меня больная. Больная — и всё! Ей только двенадцать было, а она утром расчесывается — и швырк гребенку на пол! А потом говорит: «Мама, подними!» Ну, не больная ли?
— А вы взяли бы да подняли расческу, да еще пошутили бы: дескать, спасибо, Клавдюша, мне полезно нагибаться, — или еще что-нибудь в этом роде придумали бы…
Тамара Петровна чуть не задохнулась от этих слов Каштанова. И здесь над ней издеваются? И в школе?
— Она, подлая, бросила расческу, а я — кланяйся перед ней? Да кто она такая, чтобы перед ней кланяться?
— Она ваша дочь, — тихо сказал Каштанов.
— Ну и что же, что дочь? Я в лаборатории работаю, У нас завод семьдесят процентов со знаком качества дает, у нас продукция на весь мир идет, и в Африку даже, с нас теперь требуют — кошмар! А я как на иголках — что дома? Кого привела? Куда ушла? Когда вернется? Все нервы у меня истрепаны, и еще ей кланяться?
— Как хотите, — пожал плечами Каштанов. — Но я могу предсказать, чем все это кончится: кончится тем, что вы на свою родную дочь заявление в милицию напишете… К сожалению, не вы первая.
— В милицию? И напишу!
Тамара Петровна поднялась, поняв, что помощи она и здесь не дождется, ее же и обвинят. Ничего этот человек в воспитании детей не понимает, и как назначают таких! За что им деньги платят! Попробовал бы на заводе спину погнуть!
— Ну что же это у нас получится, — сказал Каштаков, — что у нас получится, Тамара Петровна, если дети будут писать заявления на родителей, а родители — на детей?
Но Киреева не стала его больше слушать, ушла. Каштанов долго сидел в своем кабинете, тер лицо руками. Он был недоволен собой.