Сюрпризом для Елены Васильевны оказалось, что Володя Фокин хорошо знает Есенина, — он читал трижды. Тихие, прерывистые голоса звучали со всех сторон, спереди, слева, справа, сзади; стараясь никому не мешать, подползали к свече, чтобы читать по книжке. Они были плохие чтецы и читали запинаясь, так, словно никого в зале не было, для себя, — но они оказались хорошими, терпеливыми слушателями. Напряжение в зале все росло, тишина в паузах становилась все пронзительнее — не то чтобы не переговаривались, не перешептывались, а почти и не дышали, подчиняясь не дисциплине, не строгому взгляду учителя, а поэзии.
Но вот кончился небольшой запас приготовленных стихов, и наступила абсолютная тишина: никто не брал на себя ответственности нарушить ее. Такая была тишина, что и думать ни о чем было невозможно, оставалось только одно — раствориться в ней. Это было как очищение, и, когда Костя первый тронул струны гитары и все вздохнули с облегчением, они почувствовали, что вышли из испытания тишиной преображенными.
«Конечно, — думала Елена Васильевна, поднимаясь, — если рассказать об этом действе вокруг свечи кому-нибудь из подруг, то, пожалуй, осмеют, скажут: „Я предпочитаю читать стихи в одиночку“, „Я не принимаю коллективных чтений“ — или еще что-нибудь в этом роде скажут. Да ведь пустые разговоры, пустые! Ты попробуй, доведи Игоря Сапрыкина или Клаву Керунду до такого состояния, чтобы они час, не дыша, стихи слушали. Попробуй! А если с ними вот так не возиться, то и проживут всю жизнь без стихов и без музыки, а те, кто любит читать стихи в одиночку, будут корить их и презирать за отсталость…»
Но дальше, дальше катился необыкновенный день-коммуна! С воем сирены ворвался в зал Сережа Лазарев: марсианская команда «Цветущий урюк»! Матч века: Марсиане — Земляне! Не успели ребята опомниться, как началась грандиозная игра-потасовка, лишь очень отдаленно напоминавшая баскетбол. Игорь верхом на Сергее закладывал мячи в корзину, кто-то рвался повалить их, девочки их защищали, Роман во все горло выкрикивал фантастический счет. Никто не стеснялся, никому не стыдно было явиться перед другими размалеванным, в шутейном «марсианском» костюме. Как будто отлетела от ребят всякая стеснительность и отброшены были все заботы. Никто не боялся быть смешным — нет, наоборот, старались быть посмешнее, не щадя себя. Они вдруг все стали клоунами, но разве в каждом из нас нет ничего от клоунского? Должно же когда-нибудь оно проявиться, найти выход!
Каштанов боялся, что после такого «баскетбола» ребят не уймешь. Но чуть ли не по первому знаку Кости игра утихла, все быстро привели себя в порядок и опять уселись в общий круг — попеть и приготовиться к прощальному разговору.
Да, они прощались! Было такое чувство, что они расстаются — расстаются те новые люди, которые откуда-то появились сегодня — не из «шамони» ли? Завтра будет все как обычно и они станут обычными, а сейчас еще сидели и пели в кругу эти, нынешние, ребята. Они смотрели друг на друга и не узнавали себя. Откуда столько хороших людей набрали? Каждому казалось, что он-то остался прежним, но все вокруг переменились.
— Ну как твои «урюки»? — шепотом спросил Алексей Алексеевич жену.
— А как твоя «курага»?
— Устал. Давно так вертеться не приходилось. Это труднее, чем сто уроков дать! Я даже охрип, по-моему, — сказал Каштанов, никогда в жизни не кричавший на уроках. Но сегодня он весь день говорил возбужденно-громко.
Куда девался тот спокойный и уверенный человек, всегда невозмутимый, перешедший в новую школу с тем непременным условием, что он не будет заниматься мелкими вопросами воспитания? Теперь его каждая мелочь интересует, он, казалось, был сразу во всех углах большого зала.
А сам Каштанов следил за Костей Костроминым и не мог налюбоваться им как он мгновенно улавливает перемену настроения, как он взглядом, кивком, легким движением руки умеет утихомирить Козликова, как постоянно держит в поле зрения Фокина и Романа Багаева.
И вроде бы уступает им во всем, не спорит, не раздражается, но не дает им и шагу в сторону сделать. Раньше Каштанову казалось, что от Кости исходит какая-то магическая сила: улыбнется ясно и весело — и все за ним идут.