"Что может знать он о моих заботах?" - подумал Тутмос испуганно, но тут ему пришла в голову мысль:
"Вот кому я бы мог довериться". И это сразу же успокоило его.
- Я был у Туту. Сына Панефера нет больше в Ахетатоне.
- Так это был все же он... - сказал дядя не особенно дружелюбно. Из-за него ты умчался, ничего не объяснив?
По всему было видно, что он обиделся. Тутмос поспешил ему все рассказать.
- Дело не в нем, дядя, а в Эсе, которая внезапно исчезла.
- Хорошая хозяйка никогда долго не остается на одном месте! Она наблюдает за порядком повсюду, во всем доме...
- Нет, у меня внезапно возникло подозрение, что она могла попытаться предупредить жреца Амона.
- Предупредить? Почему же Эсе? Что она имеет с ним общего?
- Она... она его сестра! - Эти слова прозвучали, словно удар топора, подкосившего дерево.
- А ты... ты знал об этом?
- Я ничего не знал. Клянусь Атоном... я не представлял себе этого даже во сне! Но когда ты описал сына Панефера и я понял, что это мой шурин Уна, да еще увидел, что Эсе внезапно исчезла, во мне вспыхнуло подозрение возможно, она захотела его предупредить. Я и убежал, дядя, чтобы удержать ее, прости меня за это!
Небвер ничего не сказал в ответ, но его суровый взгляд говорил гораздо больше слов.
- Однако, - вымолвил он наконец, - значит, ты не смог ее удержать, если Уна сумел обеспечить себе безопасность!
- Нет, дядя, это было не так. Я нагнал Эсе. Я заставил ее вернуться вместе со мной. Я оставил ее дома и поспешил к Туту. Там мне сказали, что Уна с письмами своего господина находится уже на пути к Азиру, правителю аморитов.
- Это могло быть простым совпадением, - сказал Небвер. - Но это могло быть и больше, чем совпадение.
- Может быть, он узнал тебя и решил предотвратить опасность.
- Этому трудно поверить. Вряд ли он знает меня. Ведь я впервые увидел его лицо тогда, когда он даже не смотрел на меня. Он вступил в разговор с одним из чужеземцев на улице, и много людей обступило спорящих. Среди них был и я. Я почти не понимал ни одного из произносимых ими слов, потому что спорили они на языке чужеземца. Но умение хорошо говорить, сказывавшееся в речи молодого жреца, и мимика, которая сопровождала его речь, глубоко врезались в мою память. Когда же кто-то из присутствовавших сказал:
"Это сын Панефера из Она", тут уловил я и его сходство с отцом. Разве тебе это никогда не бросалось в глаза?
- Когда на лице его появлялось выражение злобы или возбуждения, ответил Тутмос, - тогда я мучительно вспоминал, на кого он похож. Но выражение его лица так часто менялось, что я так и не мог ничего вспомнить. Если Уна не узнал тебя, то что тогда побудило его уехать?
- "Что", спрашиваешь ты? Спроси лучше кто!
- Ну, так кто!
- Может быть, тот, кто находится с ним под одной крышей! Может быть, кто-то услыхал мои слова о том, что я видел сына Панефера, и передал ему.
- А разве ты?..
- Да, я теперь ломаю себе голову над тем, чтобы вспомнить, где, кроме как у тебя, я еще говорил об этом. Может быть, у Маи, верховного управителя царских угодий?
- У Маи? Уна работал у него, хотя и недолго. И... когда я его привел ибо именно я ввел его туда, - мне показалось, что между ним и верховным управителем уже существовали какие-то отношения, потому что Маи спросил его: "Привез ты мне письмо от Абы?"
- От того Абы, который выгнал из Она жрецов?
- Так и я сначала подумал. Но Уна сказал мне, что речь идет о совсем другом Абе - об Абе, управляющем царским имением в Нехебе.
- Это один и тот же человек. В Оне Аба удержаться не мог. Слишком много злодеяний совершил он там. На него, конечно, поступило много жалоб. И все же рассказывают, что он поднялся вверх по служебной лестнице. Царское имение в Нехебе в два раза больше, чем прежние владения Амона в Оне.
- Нет! - Тутмос почти выкрикнул это слово. - Это совершенно невероятно! Что может быть общего у Абы и Уны, если Аба убил мать Уны и братьев!
- Может быть, Аба не знает, кто такой Уна? Может быть, Уна связался с ним, чтобы его погубить? А может быть, - и это представляется мне гораздо более вероятным - Уна поддерживает его потому, что Аба и подобные ему люди больше всего мешают распространению культа Атона? Они грабят, опустошают, насилуют во имя этого бога. Нет лучшего средства, чтобы осквернить и обесчестить Атона!
Глубоко удрученный Тутмос молчал, погрузившись в себя. Его дыхание прерывисто. Он не может поднять глаз от пола. Наконец Тутмос еле слышно спрашивает:
- Ну, а я... что я теперь должен делать?
- Что ты должен делать, Тутмос? Ты должен молчать, быть немым как могила. Маловероятно, что Уна вернется. Земля будет гореть под его ногами. Здесь никто не знает, кто он на самом деле, исключая тех, которые сами должны бояться подобных разоблачений. А там, где его знают, никому не известно о том, что он твой шурин. В этом случае на тебя не может пасть никакого подозрения. Спаси тебя Атон! Это может стоить тебе жизни!
- Но ведь я не совершал никакого преступления! Никогда я не осквернял своего языка ложью. Разве мне не поверят, если я сам выступлю с обвинением против своего близкого родственника?
- После того как Уна убежал?
- Паук! Можно ли допустить, чтобы он дальше плел свои сети?
- Тутмос! - Голос Небвера потеплел. - Ты говоришь совсем так, как говорил мой брат. Но... разве тебе не приходилось видеть шмеля, попавшего в сотканную пауком сеть? "Я силен, - думает он, - а нити тонки". Однако нити эти не рвутся, они только отступают, растягиваются, раскачиваются из стороны в сторону, и когда шмель хочет из них вырваться, ничего у него не выходит, потому что он окончательно запутался!
Солнце уже ушло на покой за западную гряду скал, когда Тутмос отправился домой. И это было хорошо. Потому что ему казалось, что уже никогда в жизни оно не коснется его своими чистыми лучами.
Когда Тутмос переступил порог своего дома, ему бросилось в глаза расстроенное лицо Хори, встретившегося в дверях. "Неужели они уже знают! думает он. - Неужели уже знает весь город? Может быть, они и меня считают лицемером, шпионом и преступником?" Ни слова не говоря, хочет он пройти мимо, но подмастерье преграждает ему путь.
- Мастер, - запинаясь, говорит он, - госпожа...
Эсе! О небо! Все это время он и не подумал об Эсе - вернее, каждая мысль о ней подавлялась злобой.
Он бежит через большую столовую, и ему кажется, что двери раскрываются недостаточно быстро. Внезапно до слуха его доносится звук, подобный плачу младенца. "Она родила? Так быстро... так внезапно?" Он врывается в спальню.
Там сидела его мать. В руках она держала сверток и что-то тихо напевала. Он пробежал мимо нее прямо к постели жены, приподнял простыню и увидел бледное восковое лицо.
Прошло уже более шести недель со времени похорон Эсе, а Тутмос все еще не мог взяться за работу. Почти весь день сидел он у кровати своей маленькой дочери и смотрел, как шевелятся ее розовые ручки, когда она, пробуждаясь ото сна, подносит их к своему личику и будто бы играет ими.
"Иби, - стонет Тутмос, - Иби" (Иби - "мое сердце" - назвали девочку) и прижимает к себе ребенка так сильно, что девочка начинает плакать, а ему долго еще приходится укачивать ее на руках. Няньке было с ним немало хлопот. Когда ей удавалось выпроводить Тутмоса, он бродил, лишенный покоя, по всему дому, проходил мимо своих людей, но совершенно не замечал их.
Даже с матерью он почти не разговаривал. И лишь тогда, когда Тени стала обвинять Небвера - она, мол, знала, что он приносит несчастье, ведь отец Тутмоса тоже умер сразу же после его посещения, - он устало махнул рукой и тихо сказал:
- Дядя тут не виноват.
Между тем работы в гробнице царской семьи продолжались. Птах был хорошим мастером. Хори за это время также многому научился. Даже маленький Шери отваживался с помощью красок и кисти отделывать детали, которые не поддавались обработке одним резцом. Он рисовал цветные шарфы и наносил складки на просторные одеяния должностных лиц, изображал золотые обручи и уреев на коронах царственной четы.