Так что же не так с теорией?
Марксизм в советских обществоведческих программах был упрощен и приглажен.
Использовалась сталинская версия марксизма, базировавшаяся, в свою очередь, на изложении марксизма Николая Бухарина, который, как известно, «никогда не учился и никогда не понимал вполне диалектики». В интерпретации, изложенной во всех учебниках, из марксизма было изъято «чуть-чуть» — идея о комплексном формировании социального субъекта в определенных общественных обстоятельствах. Классовая борьба, критика частной собственности, теория революции остались вместе с историческими закономерностями, общественно-экономические формации были аккуратненько выстроены в ряд, чтобы легче запоминались. Противоречие производительных сил и производственных отношений тоже было описано. Но значение воли людей, процесс формирования их как подлинных социальных субъектов, диалектика индивидуальной воли и исторической необходимости — всё это было вытеснено. Всё вроде осталось, но мелочь — человека — из этой красивой схемы выкинули. Вот вам и экономический детерминизм. Но только реальный марксизм здесь ни при чём.
Однако ведь Энгельс, разъясняя основные положения марксизма, писал: «Материалистическое понимание истории исходит из того положения, что производство, а вслед за производством обмен его продуктов, составляет основу всякого общественного строя… Таким образом, конечных причин всех общественных изменений и политических переворотов надо искать не в головах людей, не в возрастающем понимании ими вечной истины и справедливости, а в изменениях способа производства и обмена; их надо искать не в философии, а в экономике соответствующей эпохи»1. Самый что ни на есть экономический детерминизм? Но классики марксизма нигде и никогда не писали, что «экономика определяет жизнь людей», они писали, что «…история, как она шла до сих пор, протекает подобно природному процессу и подчинена, в сущности, тем же самым законам движения. Но из того обстоятельства, что воли отдельных людей, каждый из которых хочет того, к чему его влечет физическая конституция и внешние, в конечном счете экономические, обстоятельства (или его собственные, личные, или общесоциальные), что эти воли достигают не того, чего они хотят, но сливаются в нечто среднее, в одну общую равнодействующую, – из этого все же не следует исключать, что эти воли равны нулю. Наоборот, каждая воля участвует в равнодействующей и постольку включена в нее»2.
Марксизм превратили в идеологию, и всё, что в нём давало ключ к анализу реальных социальных отношений, к пониманию расстановки социальных сил и интересов, всё, что вело к дискуссии, развивающей социальную науку, всё выдавили.
Концепция исторического субъекта, сформированного в рамках определенных общественных отношений, противоречила декларируемым целям построения коммунизма по плану и в кратчайшие сроки. У Маркса коммунизм — это историческое движение человека к своей родовой, подлинной, творческой сущности. Но Карл Маркс не предлагал ждать, пока всё само сложится, он прославлял французских коммунаров, «штурмующих небо», потому, что именно в историческом процессе, в борьбе за свою свободу и формируется человек как субъект истории, способный приблизиться к самому себе, к подлинному себе, сделать шаг к коммунистическому человеку и коммунизму.
Живая общественная дискуссия в сложнейшей политической и экономической ситуации могла стать непреодолимым препятствием для консолидации и мобилизации общества. А такая мобилизация была необходима для социально-экономического прорыва. Так что и утверждение Фридриха Энгельса о том, что марксизм – не доктрина, а метод, в советском обществоведении была не слишком популярна. А идея о человеке как творце истории, о значимости индивидуальной воли была самой опасной, она подрывала постулат о безупречности руководящей партии и её лидеров. Марксизм на заре советского периода был опасен как живая теория и превращен в идеологию путём примерно такой же операции, которая позволяет живое раскидистое дерево превратить в бревно.