Все шептались: "Зять Никиты Сергеевича… Далеко пойдёт…"
И Алексей Иванович с тех пор шагнул действительно далеко. У него лучшая в стране газета. Он – член ЦК, ему прочат пост министра. Но надо отдать должное, он и сам человек незаурядный. И журналист не последний, и энергия бьёт ключом. В этом убеждается каждый, кто общается с ним. А те, кто работает рядом, известинцы, души в нём не чают.
Просим Аджубея воспользоваться его связью с Москвой. Он согласно кивает, и тогда Миша:
— Алексей Иванович, а может, вы сами нашему Горюнову по ВЧ…
Аджубей с добродушным удивлением разводит руками.
— Ну, вы, хлопцы, как тот цыган: "Тётенька, дайте водицы, а то так есть хочется, аж шкура трещит." Ладно, идите. Позвоню вашему Дымгору… Вам ещё на пароход надо прорваться.
— С вашей помощью, Алексей Иванович, — вставляет Миша.
— Нет! Это уж вы сами. Есть строгое указание: ни одного газетчика на борт…
— Мы – тассовцы, — наконец решаюсь я сказать хоть что-то. — Без нас нельзя.
— Ну, глядите, та-а-с-с-о-о-в-цы… — тянет весело Аджубей.
У него хорошее послеобеденное настроение. Настроение здорового, преуспевающего человека, который знает себе цену, а после выпитых рюмок доброго коньяка, запах которого гуляет по вагону, есть желание быть ещё и покровительственно-добрым и великодушным.
Кажется, Аджубей купается в этом "самокомфорте" и ценит его, потому и позволяет нам пользоваться его "добротой".
Мы исчезаем. Нам ещё нужно заскочить в редакцию, а оттуда – на речной вокзал. Машина у нас с красным правительственным пропуском, и нам везде – "зелёная улица".
На пристани, где сверкает белизной трёхпалубный лайнер, от комитетчиков узнаём, что всех журналистов препровождают на отдельный пароходик ("трамвайчик"), а на правительственный никого "не пущают". Запрет идёт от "Самого".
Вся журналистская братия (и иностранная, и наша) бредёт к "трамвайчику", который причалил рядом.
Мы, тассовцы, и собкоры "Известий" и "Правды" выжидаем. У нас план действий, подсказанный знакомым комитетчиком, но, видимо, не без инициативы Аджубея и Сатюкова. Как только убирается трап, мы перемахиваем через перила борта парохода и тут же попадаем в руки комитетчиков из охраны.
Каждый выбрал удобную позицию у борта. Трап убран, и мы один за другим прыгаем.
Спустя несколько минут все – в салоне охраны. Здесь накрыт стол. Бутерброды, фрукты, напитки. Собкор "Правды" по Сталинграду Костя Погодин требует "за пережитый страх" коньяку.
Появляется и коньяк. Блаженство.
В салоне прохладно, работают вентиляторы. Налегаем на закуски. Соки, боржоми запотевшие. Спешить некуда. Прогулка от центра и до южной окраины города, где начинается Волго-Дон, не меньше часа. Делегация после роскошного обеда в резиденции разбрелась по каютам, отдыхает. Мы "под арестом" у охраны. Всё как в лучших домах…
Маршрутом лайнера мы, местные собкоры, проследовали не раз со многими делегациями, и у нас нет желания выходить на палубу. Правдист и известинец из Москвы "двинули на воздух".
Через четверть часа за ними последовал и Миша Герасимов, а мы, сталинградцы, сидим за столиком, потягивая холодный боржоми, смакуем армянский коньячок.
Я вышел из салона охранников, когда уже повернули от первого шлюза обратно и шлёпали вверх по Волге к Сталинградской ГЭС.
Позвал Костя Погодин:
— Володя, пойдём! — громко, скорее для офицеров охраны, сказал он. — Там уже твой дядя, маршал Ерёменко про Сталинградскую битву Тито докладывает…
На открытой палубе десятка два плетёных кресел. В них – Тито, его супруга, члены делегации. Перед ними у огромной карты, разрисованной красными и синими стрелами с коротенькой указкой, Андрей Иванович Ерёменко, бывший командующий Сталинградским фронтом, а ныне командующий Северо-Кавказским военным округом.
Андрею Ивановичу недавно присвоено звание маршала, и он парится в новеньком, с иголочки мундире с большой шитой золотом звездой на каждом погоне. На мундире – Звезда героя и цветная мозаика символов бесчисленных военных орденов и медалей.
Пот струится из-под фуражки. Ерёменко вытирает его скомканным в левой руке платком, но головного убора не снимает, даже не расстёгивает стоячего ворота маршальского мундира. Бусинки пота катятся по иссохшей шее.
Андрею Ивановичу – за шестьдесят. Отцу моему – пятьдесят девять. Оба прошли все три войны от звонка до звонка, но судьбы разные… Мои размышления прерывает капитан в штатском из местного управления КГБ Алексей, с которым я знаком по многим встречам иностранных делегаций.
— А, что, действительно он твой дядя? — шепчет на ухо Алексей.