— Да, это совершенно верно, — сказал Л. Н.
После обеда (обедали в саду) было уже почти совсем темно. Л. Н. со мною ходил по дорожке между домом и флигелем. Я спросил его, говорил ли он с Маклаковым о Джордже.
— Да, — сказал Л. Н. — Он мало знает Джорджа. Я дал ему все книжки, но я вижу, что ничего из этого не будет. Если бы даже он и убедился, он ничего не может сделать, если партия на это несогласна. Эта их партийная дисциплина — это что‑то ужасное! Ну, да я сделал, что считал должным, а что из этого выйдет, об этом думать не нужно.
— А о Гусеве вы говорили?
— Я сказал ему, что думает Стахович, но сказал, что мне скорее это было бы неприятно. Он, кажется, не очень склонен поднять этот вопрос в Думе, и я думаю, что так будет лучше.
Наверху Л. Н. сыграл со мной две партии в шахматы. Потом я сыграл партию с Сергеем Львовичем, а Л. Н. в это время беседовал у себя в кабинете с Цингером о математике. К сожалению, я пришел уже к концу разговора. Когда я вошел, Л.H., разговаривая с Цингером, показал мне письмо и, обращаясь ко мне, тихо сказал:
— Вот неприятное письмо. Я нынче получил вырезки из петербургской немецкой газеты и еще какой‑то, и письмо. Это по поводу заявления Софьи Андреевны — вы знаете? — относительно книг. Надо отвечать. Это так тяжело. (Софья Андреевна отказала училищной комиссии петербургской городской думы в просьбе напечатать выдержки из произведений Л. Н.)
Цингер рассказывал без меня о высшей геометрии, а при мне говорил о воображаемой геометрии с ее четырьмя, пятью и т. д. измерениями. Л. Н. расспрашивал его о значении Лобачевского. Цингер сказал, что Лобачевский один из главных творцов этой науки и что имя его пользуется теперь всемирной известностью. Существует даже международная премия его имени.
Потом Л.H., Цингер и я смотрели на балконе звезды. Говорили о возможных обитателях Марса, который необыкновенно ярок в это лето.
Л. Н. сказал:
— В конце концов факт восхода солнца реальнее, чем вращение земли. Это вовсе не парадокс, потому что если мы примем во внимание вращение солнца вместе со всей системой вокруг какой‑то звезды, и той, в свою очередь, и так до бесконечности, то получим — а, деленное на бесконечность, т. е. ноль. Так что эта гипотеза тоже совершенно условна, а минус ее по сравнению с хождением солнца вокруг земли тот, что она не имеет кажущейся очевидности первой.
Цингер сказал, что все‑таки Коперник, когда он первый сказал, что земля вертится, был велик.
— Огромная заслуга была уже в том, — сказал Л. Н., — что этим нарушается непреложный авторитет Библии. И Галилей, когда он сказал: Е pur si muove! (а все‑таки она вертится), шел против векового авторитета церкви, и в этом его великая заслуга.
Потом я играл (между прочим, скерцо и полонез Шопена). Играл, кажется, очень удачно, но на этот раз ни на кого никакого впечатления не произвел.
Позже, уже перед самым отъездом, Кузьминский затеял очень наивно со Л. Н. спор о праве, защищая уголовное право и ссылаясь на авторитет профессора Сергеевского, мысли которого передавал крайне неясно.
Все подсели.
Л. Н. сказал Кузьминскому:
— Вам профессор читает эту чепуху, гипнотизирует вас, а вы, желторотые, уши развесили и верите ему.
— Ваша наука о праве это то же богословие.
— Да у нас много всяких теорий, — возразил Кузьминский.
— И богословие тоже у католиков одно, у православных другое, у каких‑нибудь молокан — третье. И всякий говорит, что он один знает истину.
Маклаков заметил, и Л. Н. совершенно с ним согласился, что ничего вообще не может быть нелепее науки о праве.
Маклаков сказал:
— Люди сами насочиняли законов, а потом изучают их и говорят о какой‑то науке. Когда изучают законы природы — дело другое, а тут ни о какой науке и речи быть не может. Единственное, что еще может быть, это — изучение истории развития права.
29 августа. Я приехал во время обеда. Были Сергей Львович и Буланже (в первый раз по возвращении из заграницы). Позже пришел Николаев. Буланже сказал Л. Н. по поводу книги изречений Магомета, которую печатает «Посредник» с предисловием Гусева, что напрасно Гусев говорит об отрицательных сторонах последних лет жизни Магомета. Это не биография Магомета, а книга, которая должна привлечь читателя к нему. А между тем такое предисловие может оттолкнуть многих, не говоря уже о том, что оно вызовет недобрые чувства у магометан. Л. Н. согласился с этим и просил И. И. Горбунова сделать изменение в этом предисловии.
Л.H., рассказывая про свои разговоры с Маклаковым, сказал: