— Вот если бы я был моложе или другому писателю сюжет хороший, важный: описать священника, как он сначала идет, не веря, из‑за семьи; его борьбу и как в конце концов он не может и бросает свою службу. Эта тема очень важная.
Я знаю, что Л. Н. думал об этой работе и даже, кажется, пытается начинать ее.
Душан Петрович рассказал про французскую драму, о священнике («Ессе sacerdos»). Л. Н. заинтересовался.
Сергеенко вспомнил приходившего прошлой осенью в Хамовники накануне отъезда из Москвы Кочетыгова (он был на днях у Чертковых). Оказывается, он заходил и в Ясную и опять много болтал. Он, очевидно, ненормальный. Л. Н. передал его манеру говорить («сила енерции») в «Прохожем» в новой комедии. Л. Н. сказал о нем:
— Он тут болтал, и мы все смеялись, а Сережа Попов сидит, молчит, и мне стыдно стало…
Сергеенко заметил что‑то об его удивительном языке. Л. Н. сказал:
— Да, удивительный язык! Я часто слышу и люблю это — себе вдогонку иронические замечания. В Кочетах я раз еду, стоит толпа, и мне вдогонку что‑то пустили, я не расслыхал. А там стоял Иван Егорович, из бывших дворовых, и остановил их: «Это грахв…» А то здесь один старик, я еду верхом, а он говорит: «Ишь, едет! Давно уж на том свете с фонарями его ищут, а все ездит!..»
— Я Семенова читаю и наслаждаюсь языком. Прекрасный народный язык у него… В народной речи бывает или тон шутки — иронии, или деловой язык, или уж самое настоящее…
По поводу своей новой пьесы Л. Н. сказал Сергеенке:
— Я все стараюсь, да не могу. Не интересует меня эта работа. Есть другие более важные работы. Я дал им (друзьям Димы Черткова) прочесть и просил их замечаний по поводу крестьянского быта — вы не слыхали?
— Я не читал, вот Александр Борисович читал.
— Я читал один и их замечаний не слыхал, — сказал я, а потом спросил Л.H.: — А что, в Кочетах было много народу?
— Много. И откуда они берутся? На рысаках приезжают. Один такой был, я не назову его, который когда уехал, так мы даже нумидийскую конницу изображали. Да и у нас вчера здесь такой был… (У Толстых в семье был обычай: когда уезжал скучный или неприятный гость, все становились в кружок, брались за руки и начинали вертеться и прыгать. Это называлось почему‑то «нумидийская конница».)
Софья Андреевна сейчас же громко сказала:
— NN!
Я прочел письмо Л. Н. к какой‑то неизвестной, написавшей ему с подписью М. Н. и давшей адрес каких‑то Угримовых. Она и раньше писала Л.H., а во время пребывания его в Кочетах приезжала в Ясную, но Л. Н. не застала. Л. Н. ей подробно ответил и жалел, что не видал ее. Кажется, она собирается осенью приехать опять. Л. Н. рассказывал про нее за чаем:
— Бывает, что сразу чувствуешь, что человек не просто спрашивает, а живет этими вопросами. Чувствуешь в ней будущую Марию Александровну. Ее в семье преследуют, посылали беседовать с Новоселовым. (Новоселов был учителем гимназии в Москве и единомышленником Л. Н. Впоследствии стал убежденным православным, решительным противником Л. Н. и принял сан священника.) Вы знаете Новоселова? — обратился Л. Н. ко мне. — Она очень хорошо описывает эту беседу. Я хотел бы повидать ее.
26 мая. Вечером был в Ясной. Приехал поздно, почти в девять часов. Л. Н. сидел у себя. Я читал, а потом играл с Сергеем Львовичем в шахматы. Л. Н. брал ванну (стриг ногти на руке и порезался, шла кровь, и Душан перевязывал) и вышел в одиннадцатом часу. Посмотрел немного на нашу партию. Потом чай пили.
Л. Н. сказал про статью Виппера, которую он читал в «Русском Богатстве»:
— Хорошая статья. Это, собственно, его лекция. Он описывает две эпохи на расстоянии ста лет: конец республики и империю. Находит много общего с современным положением у нас. Я бы сказал только одно: что в его статье не всегда ясно видишь, когда он пишет по материалам, а когда фантазирует.
Нынче ночью в 4 У2 часа ждут приезда Александры Львовны из Ялты. Л. Н. сказал:
— Вот если б я не стал чай пить, а тогда же в десять часов спать лег, как мне хотелось, я бы как раз Сашу встретил.
Софья Андреевна сказала:
— Это ее только взволновало бы.
— Да я и не говорю ничего. Я уж не лег. А только мне ночью пять часов спать вполне довольно — еще днем часа полтора. Странно это, когда я много сплю, это значит, что я нездоров. Я люблю мало спать. Чувствуешь особенную бодрость, какое‑то возбуждение, и это очень приятно.
Я скоро уехал. Л. Н. спрашивал меня, что я делаю. Я сказал про работу над Шуманом (я занимался в то время редактированием издания фортепьянных сочинений Шумана) и сказал, что фортепиано, вероятно, дня через три привезут и что тогда я начну заниматься и смогу и ему поиграть.