Приехал N. с Димой, и его пригласили к Л. Н. Немного погодя раздался звонок. Александра Львовна побежала туда и рассказала, что Л. Н. сказал ей на ее вопрос, почему он звонил:
— Я хотел встать. (Он полулежал в кресле.)
N. понял намек, встал и сказал:
— Не смею вас задерживать, — и откланялся.
Когда он вышел, Л. Н. стал охать и сказал:
— Как Чертков мог так ошибиться?! Это совсем чуждый человек. Какое самодовольство! Дал эти тридцать тысяч (N. пожертвовал тридцать тысяч на организацию спектаклей для народа) и думает, что сделал необыкновенное дело. Может быть, он хорошие дела делает, но человек он совсем чуждый. И воняет от него (духами).
Дима заходил ко Л.H., и ему он сказал приблизительно то же самое.
N. сказал Диме, что не вынес из разговора со Л. Н. никакого впечатления.
— Он (т. е. Л. Н.) только мне сказал: хорошее, хорошее дело вы затеяли, и больше ничего.
Л.H., нездоровый, очевидно, не смог преодолеть неприятного впечатления, которое N. произвел на него.
Александра Львовна рассказала мне, что, когда она нынче прошла раз мимо Л.H., он спросил ее:
— Саша, ты на меня не очень обидишься?
Я испугалась и спросила;
— А что, папа?
— Я умирать собрался…
Потом я в столовой сидел с Марией Николаевной, которая сообщила мне о своем проекте. Она вчера спросила Л. Н.:
— Что это вы так удручены?
— Как мне приятно, что ты меня об этом спрашиваешь, — сказал Л. Н. и стал ей говорить о том, как ему невыносима жизнь в Ясной.
Л. Н. рассказал ей, что черкес на его глазах тащил старика, его ученика, которого он помнит и любит. Черкес его поймал с какой‑то хворостинкой, избил и тащил на кнуте. Им встретился Л.H., и старик плакал и просил заступиться.
Когда Мария Николаевна сказала Л. Н. утром о своей мысли о Крыме, он очень обрадовался, но сказал, что не хотел бы жить в таком роскошном большом доме, как они жили в Крыму. У Марии Николаевны есть в виду какая‑то дача в Симеизе.
Этим разговор окончился, как передавала мне Александра Львовна. Но Софья Андреевна и слышать не хочет о Крыме, говорит, что Л. Н. там умрет. Надеяться на то, чтобы переубедить ее, очень трудно.
Перед отъездом я зашел на минутку ко Л. Н. Он сидел в кресле в халате у круглого стола с газетой («Новое Время» — другой нынче не получилось).
— Я уезжаю, зашел проститься с вами.
— Спасибо, что зашли. Я рад вас видеть. Как ваше здоровье?
— Так себе. Вот вы хвораете, а я человек молодой.
— Да, это хорошо болеть: это очень мудро устроено, что перед смертью болеют. Переход делается естественным. Об N. Л. Н. опять сказал:
— Он совсем чуждый.
Я сказал, что у Чертковых в Телятенках он сначала произвел на всех дурное впечатление, а как побыл, то впечатление стало лучше.
— Да, вероятно. — Он помолчал и сказал:
— А в шахматы я бы не смог нынче играть.
— Да, вы бы устали.
— Ну, прощайте, плохой я нынче собеседник.
— До свидания, будьте здоровы, — сказал я и вышел.
10 июня. Когда я пришел в Ясную, все сидели после обеда в столовой в кружок. Л. Н. спросил меня:
— Здоровье как? 8–го ночью у меня была страшная головная боль и 9–го я очень плохо себя чувствовал.
— Неважно, Л. Н.
— А мое — превосходно, — сказал Л. Н.
Л. Н. рассказывал Ге про бабидов, по поводу английской книги о них, которую он теперь читает. Л. Н. очень интересуется этой сектой и неоднократно вступал в переписку с ее представителями. Бывали, кажется, бабиды и у него. Л. Н. сказал мне:
— Я читаю превосходную аглицкую книгу о бабидах. Вот бы Анна Алексеевна (моя жена) перевела.
Л. Н. собирается дать ее моей жене для перевода.
Потом он пошел опять к той же хромой, которая приходила 7–го, — она, кажется, хочет здесь поселиться — и еще к какой‑то писательнице, которая ему приносила свои писания и которой он советовал не заниматься этим делом, не найдя, очевидно, у нее никакого дарования.
В шахматы Л. Н. выиграл одну партию, другая была ничья. За шахматами Ге и Трубецкой рисовали Л. Н. Потом Ге подсел ближе к нам. Л. Н. сказал ему:
— Колечка, а где дедушка теперь?
Николай Николаевич ответил:
— В нашей памяти.
Л. Н. сказал ему:
— Я, глядя на вас, всегда его с любовью вспоминаю и переношу и на вас это чувство. А вы все тот же Колечка!
— Какое, тот же, Л.H.! Совсем старый стал!
Подошел маленький Сережа (сын Сергея Львовича) прощаться.
— Прощай, дедушка, мы завтра уезжаем.
— Неужели? А я думал, вы еще останетесь. Я с тобой все собирался поговорить, да так и не пришлось.
— О чем?
— О самом важном: что ты думаешь, какие у тебя взгляды, намерения. Ты бы сказал?