Мария Александровна ответила ему: «Это вы так можете рассуждать, а я еще до этого не доросла. Я хочу, чтобы дождь не вымочил моего сена».
Л. Н. ел клубнику и стал угощать меня. Я сказал ему:
— Это вам, молодому человеку, можно есть ягоды, а мне на старости лет нельзя.
Л. Н. рассмеялся.
Он рассказывал еще про сумасшедших:
— Доктора с ними очень хорошо обходятся. Я говорил им, что можно только тогда это вынести, если смотреть на больных, как на материал для работы, а если видеть в них человека, то этого долго выдержать нельзя.
Софья Андреевна заметила, что больные должны это чувствовать. Л. H. возразил:
— Нет, они очень хорошо с ними обходятся. Я даже удивился. Старший врач в Мещерском, — там больше шестисот больных — а он всех по имени — отчеству знает, всякого спросит: «Как вы сегодня, Марья Ивановна?» Или: «Вы как себя чувствуете, Николай Петрович?»
— Больные у них разделяются на беспокойных, полу- спокойных и тихих. Есть еще патронат, которые живут по деревням, и пенсионеры, живущие в платных комнатах. Беспокойных никогда не связывают, их только держат руками и помещают в комнаты, где все обито мягким, а в окнах такие толстые стекла, которых никак нельзя разбить. Иногда резкие припадки случаются с ними внезапно. У них есть всякие мастерские, и однажды один больной совершенно для всех неожиданно в мастерской топором убил кого‑то из служебного персонала больницы. Меня к беспокойным сначала боялись пустить, а потом приняли все предосторожности. Я видел — кругом стояли служители и держали руки наготове, чтобы сейчас же схватить и удержать больного, если он кинется.
— Мы с Владимиром Григорьевичем зашли к беспокойным женщинам. Одна сразу кинулась к нам и закричала: «А Толстого к нам привели! Толстого!» И стала еще что‑то кричать — ее схватили, а другая, в одной рубашке, оголилась и стала делать ужасные, цинические жесты. Мы с Владимиром Григорьевичем поскорее убежали оттуда.
— Самое тяжелое — это в Троицкой больнице разряд испытуемых. Это большей частью преступники, преимущественно политические. Один, например, присужден был к смертной казни за убийство, и ему смягчили наказание на двадцать лет каторги. Их испытывают, так как среди них подозреваются симулянты. Я с одним беседовал. Он очень умный революционер и, очевидно, совершенно развитой человек. Он говорил со мной, опровергал мои доводы, отлично знает то, что я писал. Доктор мне тихо сказал: «Спросите его, кто он». Я спросил. Он нехотя пробормотал: «Я Петр Великий». Очевидно, ему стыдно было это мне сказать, потому что похоже, что он здоров и симулирует сумасшествие.
Л. Н. рассказывал про скопца из Кочетов, который приезжал в Мещерское:
— Ему Владимир Григорьевич со свойственной ему аккуратностью написал свой адрес со всеми подробностями. Он почему‑то стал в Козловке расспрашивать, и ему все напутали и направили его в Смоленскую губернию, так что он уже через Москву добрался до Чертковых совершенно без денег. Ему Саша предлагала, но ему уже дали Чертковы. Он очень интересный, хороший, умный человек. Скопцы — все вегетарианцы, вина не пьют.
Почему‑то заговорили об O. K.Клодт и хвалили ее. Разговор зашел вообще о чертковской колонии. Николаева вспомнила про девицу П., которая приходила к Л. Н. со своими жалобами на родных, на свое трудное положение и, кажется, просила помощи. Она ушла от Л. Н. очень разочарованная. Теперь она у Чертковых в Телятенках. Николаева ее защищала. Л. Н. сказал:
— Она стала жаловаться на своих родных, на трудную обстановку — да у кого же из нас она легкая? Я вспоминаю рассказ Михаила Сергеевича, только я не сумею рассказать, у меня не выйдет. — Все тут сидели, и каждый про свои болезни рассказывал. Один говорил, что он принимает от зубной боли, другой — что он принимает висмут; всякий говорил про свою болезнь и лекарство, которое он принимает. Юлия Ивановна лежала на кушетке и молчала, а потом встала и своим грубым голосом медленно сказала: «А я никогда висмута не принимаю». — Так вот у каждого из нас есть свой висмут, только не надо с ним лезть к людям.
О кинематографе Л. Н. сказал:
— Мне уж кинематограф оскомину набил. Эти быстрые ненатуральные движения… Там какой‑то негр снопы накладывал на воз с необычайной быстротой.
Мария Александровна заметила, что когда она смотрела отъезд Л. Н. из Ясной Поляны, ей очень понравилось. Л. Н. сказал:
— Там в программе предлагали отъезд из Ясной Поляны и приезд в Москву, но я просил этого не показывать: мне неприятно было бы смотреть, и кроме того, я боялся, что эти картины, соединенные с моим присутствием, могут вызвать возбуждение больных.