По поводу рассказа Л. Н. о негре в кинематографе я вспомнил и рассказал Л. Н. про случай с борьбой на приз в сто тысяч долларов в Нью — Йорке и про последовавшее после победы негра избиение негров.
Л. Н. сказал:
— Да, Das alles wie Wasser auf meine Muhle fallt! («Все это падает, как вода, на мою мельницу» — немецкая поговорка.) Говорили еще о казни Лиобёфа в Париже. А потом Николаева сказала, что ее маленький Левушка заговорил. Л. Н. сказал ей:
— Что же вы самого главного не рассказали?! Об этом висмуте всегда интересно рассказать.
Николаева сказала:
— Я уж теперь не знаю — про что не нужно: я всегда все рассказываю, а интересное не рассказала.
Я стал собираться домой. Л. Н. сказал:
— Ну, я еще одно расскажу, а потом — одиннадцать часов — пора спать. Скопец отправился домой и поехал с нами в одном поезде. Я хотел дать ему письмо к Тане. В дороге я пробовал писать, но трясет и ничего не выходило. В Туле поезд стоит долго. Я вышел на станцию и стал писать. Я пишу и вдруг замечаю — один человек, другой; еще и еще, и мало — помалу я чувствую, что азоту становится все больше, а кислороду все меньше и меньше. Сделалась целая толпа. Кто‑то сунул мне карточку подписать, за ним другой
— и не успел я оглянуться, штук двадцать — правда, Душан Петрович? — карточек мне надавали. Наконец нас так стиснули, что мы поскорей поспешили к поезду и насилу добрались до вагона.
26 июня. Днем у нас была Александра Львовна и сказала, что в Ясной все стало спокойно.
Вечером, когда я приехал в Ясную, в ремингтонной Варвара Михайловна и Александра Львовна сказали мне, что опять становится все хуже и хуже. Они обе стали записывать происходящее. Они многое мне рассказали: Софья Андреевна в отсутствие Л. Н. в разговорах с Варварой Михайловной называла Л. Н. лжецом, который, прикрываясь за ее спиной, ест спаржу и ездит не в телеге, а на резиновых шинах. Говорит, что когда она ему не стала нужна как любовница, он ее возненавидел, что только когда он умрет, издания его сочинений будут ей приносить доход, так как обыкновенно, когда писатель умирает, начинают усиленно покупать и читать его сочинения. Требовала, чтобы Варвара Михайловна посылала от ее или от своего имени телеграмму в Мещерское вроде: «Так умирают бешеные собаки. Если не приедешь, убьюсь». Написала Андрею Львовичу записку: «Умираю по вине Черткова. Отмсти за смерть матери, убей Черткова! Ты один его разгадал».
Билась на лестнице, говоря, что умирает. В отсутствие Варвары Михайловны (по словам Верочки, дочери Сидоркова) бывала спокойна, а при ней начинала волноваться. Представилась, что лишилась языка и стала писать записки. Варвара Михайловна ушла и стала смотреть, заперто ли на ночь. Оказалось, что все отперто, а Филипп ушел ночевать на деревню. Она пошла к Софье Андреевне и сказала ей об этом. Софья Андреевна сразу забыла, что у нее отнялся язык, стада кричать и бранить Филиппа, говоря: «Он отъелся тут! Только умеет, что с блюд таскать! Вот лето кончится, непременно выпишу Ваню от Татьяны Львовны».
Перед самым приездом Л. Н. вечером она сказала, что больна: разделась, легла в постель, начала стонать. Л. Н. она почти всю ночь не дала спать; сразу показала ему все свои записки, где писала, что он с Чертковым хотят запереть ее в сумасшедший дом. «Но я не дамся!» Что он для этого ездил осматривать сумасшедшие дома, что он влюблен в Черткова, что он всегда склонен был влюбляться в мужчин и т. п. Про Черткова Софья Андреевна говорит: «Я его отсюда выживу! Я Л. Н. отважу от Черткова. Куда он, туда и я».
Нынче, когда Александра Львовна была у нас, Л. Н. вернулся с верховой прогулки. Софья Андреевна стала спрашивать, где его дневники. (Дневники по поручению Л. Н. отвезены еще в октябре 1909 года в Москву и положены мною на хранение в несгораемый ящик в «Лионском кредите»). Л. Н. сказал, что дневники не у него. Софья Андреевна спросила, когда они взяты. Л. Н. сказал, что не помнит. Она стала кричать:
— Ты солгал, ты лжешь!
Последний дневник Л. Н. закончил в Мещерском, но уезжая, оставил его у Черткова.
Софья Андреевна стала ходить в одном платье по саду под дождем, а потом села к Л. Н. на балкон и начала громко стонать, так что он вышел к ней, старался ее успокоить и совсем не спал перед обедом.
Вчера утром она билась на полу в библиотеке наверху со склянкой опиума у рта и кричала:
— Я глотнула, я глотнула, еще глоточек, и все кончено!
Л. Н. старался изо всех своих старых сил поднять ее с пола.