Вечером в Ясной были: Саломон (француз, старый знакомый Толстых, хорошо говорящий по — русски), Ге и Н. В. Давыдов. Когда я приехал, все сидели в столовой и Саломон читал по — французски вслух какую‑то книгу, присланную Л. Н. автором. Мне стало скучно, тем более что я не все понимал, и я ушел в ремингтонную. Там, кроме Александры Львовны и Варвары Михайловны, были Л. Д. Николаева и Булгаков. Булгаков диктовал Александре Львовне какое‑то длинное письмо Л. Н. к рабочим. На столе лежало письмо Л. Н. к кому‑то с советом не бросать жены и детей и терпеть все дурные наклонности жены. Я прочел письмо этого несчастного, у которого жена развратная пьяница и положение которого действительно ужасно.
Александра Львовна дала мне свои записки. Я их начал читать, но успел прочесть очень мало. Александра Львовна обещала привезти их мне завтра в Телятенки.
В комнату заглянул Л. Н. и позвал меня в столовую. Он сказал мне:
— В шахматы мы не будем играть. Мне не хочется и неудобно оставлять Давыдова — он скоро уезжает.
Пошли чай пить. Шел общий разговор. Пришел Душан Петрович и сказал Л.Н., что Сутковой и Картушин пришли с ним проститься, сидят у Душана Петровича в комнате и не хотели бы заходить наверх.
Л. Н. пошел к ним. Я спросил Л.H., можно ли мне с ним идти. Л. Н. сказал:
— Пойдемте.
Сначала Л. Н. спросил их, куда и когда они едут.
Потом Л. Н. сказал Сутковому:
— Я шел к вам утром, да по ошибке свернул не в тот проулок — так и не попал. А я хотел поговорить с вами; у меня по утрам голова гораздо лучше работает.
— Мы были у Чертковых. Нам Николаев говорил, что вы хотели к нам зайти.
— Ну значит, все равно я бы не застал вас. Мне вчера Александр Борисович напомнил, и я даже записал о вере.
Л. Н. прочел из своей записной книжечки приблизительно следующее: «Вера, всякая вера, всегда не тверда, потому что можно разувериться. Твердо только сознание».
Л. Н. сказал еще:
— Вера по существу недостаточна: всегда во всякой вере можно разувериться. А самое ужасное: два человека живут, всякий верит по — своему и с этой верой живет и умирает. И вера у всех разная. Потому‑то вера страшна… На вере основываются все суеверия. И это обычно. Вот приезжал друг мой, скопец, милый человек. Чего же лучше? Отрубить себе половой член. Я ему говорю: «Как цель целомудрие очень желательно, но хорошо оно, когда для достижения его делается усилие; а он говорит: «Если хорошо, так на что ж его носить на себе?»
— Как отграничить веру от сознания? — спросил Сутковой.
— Самое резкое различие — что сознание самостоятельно, а вера всегда взята от кого‑нибудь. А сознание всегда одно у всех; хотя бы первое: «я — я». Я в этом с негром, ребенком, сумасшедшим даже совпадаю; а на высшей ступени сознания совпадаю с Буддой, Христом.
— Наше сознание — это не то, что знание?
— Разумеется! Сознание — это сознание себя отдельным существом, отделенным своим телом от остального мира. Отделенность духовного существа — величайшая тайна: отделен ли я один или в других то же самое? И это сознание не ограничивается простым сознанием: я — я, а ведет к целому ряду вопросов.
— Я верю, что мое сознание похоже на других людей, — сказал Сутковой.
— Какая же это вера? Другой страдает или радуется, и я готов с ним плакать или радоваться его радости; но тут нечему верить, а вера это то, что в катехизисе говорится, помните?
— Вера это не то же, что доверие?
— Для меня вера и суеверие очень близки.
— Ну, а вера в то, что основа мира — добро?
— Эта вера — доверие. А впрочем, может быть, я и ошибаюсь… Я это нынче о вере думал. А еще я думал утром в постели и вчера: почему вы у меня спрашиваете? Я — поймите меня — кое‑как выработал свои взгляды, с которыми живу и, надеюсь, умру. Но почему меня спрашивать! Я не считаю, что я в той истине, которую нужно знать людям. Очень может быть, что я не знаю…
Молчание…
— Я не понял в прошлый раз, — сказал Сутковой, — почему вы мне сказали, что я с разинутым ртом слушаю поучения.
— Это я, виноват, обидел вас. Беру свои слова назад. Впрочем, вы мне близки, я люблю вас и говорю вам прямо: с десяти, одиннадцати лет вы в продолжение десяти — пятнадцати лет подвергались насильственному обучению. Это не может не расслабить, даже уничтожить самодеятельности. Я всегда и по письмам вашим чувствовал это. Может быть — я так думаю, — может быть, я ошибаюсь. Простите.
— Нужно же учиться?
— Нынче вышла брошюра моя о воспитании: очень хорошая. Скажу это, хотя и ее я написал. Тут Давыдов, очень хороший человек. Он был когда‑то в Туле прокурором и, признаюсь, под моим влиянием бросил. Он теперь главный в Москве в университете Шанявского. Я бы ему хотел прочесть. Он сейчас уезжает, так пойдемте наверх, я прочту ее вслух.