Позже Л. Н. вышел в столовую, сыграл со мною одну партию и ушел спать. Он сказал:
— Я падаю — так спать хочу.
Он ушел. Мне еще не привели лошадь, но я ушел на двор и ждал там: тяжело было оставаться в доме…
11 июля. Нынче, когда я лежал после обеда, мимо нас верхом проехал Чертков и спрашивал меня. Жена вышла. Оказывается, Л. Н. ждал меня, чтобы ехать вместе верхом, а так как он вчера был нездоров и ничего мне не сказал, то я и не думал, что он меня будет ждать. Видя, что я не приезжаю, он просил послать за мной. Илья Васильевич сказал кучеру Ивану, тот Фильке, а Филька все перепутал и поехал за Чертковым. Л. Н. пошел на конюшню, и Софья Андреевна вслед за ним. Только что она пришла туда, как ей навстречу поднимается из‑под горы Чертков верхом на лошади. С ней началась истерика. Л. Н. замахал руками и попросил Владимира Григорьевича уехать поскорее, а сам поехал с Душаном Петровичем.
Как мне вечером рассказывали, Софья Андреевна устроила потом форменный допрос, предполагая, что ее хотели обмануть, — допрашивала всех слуг, пока наконец не явился чуть не плачущий Филька с повинной. Вся прислуга была глубоко возмущена этим допросом.
Днем к нам пришла финка, живущая у Ольги Константиновны, и рассказала, что у Чертковых находится Софья Андреевна, которую вызвала к себе Елизавета Ивановна под предлогом приезда к ней двух евангелических пасторов — Фетлера и еще какого‑то — в тайной надежде подействовать на ее отношение к Владимиру Григорьевичу.
Прошло с четверть часа. Вдруг Софья Андреевна подъезжает к нам сама в коляске. Она заехала за братом и его женой, чтобы взять их в Ясную, но они, вследствие нездоровья брата, не поехали. Софья Андреевна посидела у нас недолго, рассказывала всю утреннюю историю, называя Черткова идолом. Садясь в коляску, она стала говорить мне так, что кучер Иван все слышал, что Владимир Григорьевич злодей, что он разлучил ее с Л. Н., что он ей хочет напакостить, что он ей сказал, что она совсем здорова, и т. п.
— Если б вы сказали мне, что нездоровы и не можете играть, а я бы вам сказала: неправда, вы здоровы! Что бы вы подумали?
Вечером мы с женой поехали в Ясную. Я пошел к Л. Н., и мы с ним сели в зале играть в шахматы.
Он сказал мне:
— Утром действительно было роковое стечение случайностей, которые могли смутить Софью Андреевну: я боюсь, не огорчился ли Чертков. Если успею, я напишу ему.
Пришла Софья Андреевна — проявляла заботливость о Л.H., предлагала ему боржому. Она скоро ушла.
Пришли Ге и Саломон. Саломон сказал, что едет к Тютчевым, вдове Ивана Федоровича, сына поэта. Л. Н. сказал:
— Ивана Федоровича я плохо помню и мало знал его; я хорошо знал и помню поэта. С его дочерьми я чаще встречался. В Москве был такой дом Сушковых. Я там часто бывал. Там собиралось интересное общество. Впоследствии, когда мои взгляды изменились, я перестал бывать там. Я помню, как одна из дочерей Тютчева, кажется Анна Федоровна, вышла за Ивана Аксакова. Это был очень странный брак; он славянофил, а она почти не говорила по — русски. Впрочем, и поэт Тютчев охотнее говорил по — французски, чем по — русски.
Л. Н. спросил Саломона, кто была по рождению вторая жена Тютчева. Саломон сказал, что баронесса Пфефель, и сказал еще, что и Дарья Федоровна очень плохо говорит по — русски и что Иван Федорович всегда упрекал ее за это.
Л. Н. сказал:
— У меня был нынче очень милый человек, приказчик из галантерейного магазина в Москве. Он хорошо знаком с двумя балетчиками, которые у меня бывали прежде. Это истинно религиозный, серьезный человек. Он жаловался, между прочим, как трудно и стыдно ему бывает расхваливать дамам товар. Когда с ним заговоришь о религиозных вопросах, у него делается такое сосредоточенно — серьезное выражение лица, что видно, как он напряженно думает.
Л. Н. еще вчера говорил по поводу рассказов Милля (приятеля Саломона):
— Остальные рассказы хуже, хотя все они превосходно, талантливо написаны. В одном из них рассказывается, как в Англии человек на пари должен был загрызть зубами крысу. Его голова была просунута в ящик по уши, а в ящик посажена крыса, которую он должен был загрызть. Она вцепилась ему в лицо, изгрызла в кровь; когда он прижал ее головой к стенке ящика, все закричали, что это не по правилам, что он может действовать только зубами. Кончилось тем, что он загрыз ее.
Чай пили внизу. Саломон уехал. Ночью ждут Татьяну Львовну и Михаила Сергеевича. Мы собирались скоро уехать. Л. Н. пошел в комнату Душана Петровича и стал там писать письмо Владимиру Григорьевичу. Как раз в это самое время Владимир Григорьевич подъехал. Софья Андреевна, увидав его, убежала с балкона в сад. Я сказал Л.H., что приехал Владимир Григорьевич. Л. Н. очень ему обрадовался и отдал ему письмо, которого не успел дописать.