Вчера ты ушла взволнованная, страдающая. Я хотел спать, лег, но стал не то что думать, а чувствовать тебя, и не спал и слушал до часу, до 2–х, и опять просыпался и слушал, и во сне, или почти во сне, видел тебя.
Подумай спокойно, милый друг, послушай своего сердца, почувствуй, и ты решишь все, как должно. Про себя же скажу, что я со своей стороны решил все‑таки, что иначе не могу, не могу. Перестань; голубушка, мучить не других, а себя, потому что ты страдаешь в сто раз больше других. Вот и все.
13 июля утром. Лев Толстой».
Я возвратился домой, и мы с женой стали торопиться кончить работу над проверкой копии одной из тетрадей дневников.
Позже мы оба пошли к Чертковым и сидели там до 7 */4 часов вечера.
Часов в шесть снова приехала Александра Львовна. Оказывается, Софья Андреевна ждала, что она привезет дневники, а между тем Л. Н. в своем письме к Черткову об них второпях и не упомянул. Александра Львовна спряталась в комнате у Прасковьи Афанасьевны (жена Сидоркова), пока Л. Н. не вернулся с прогулки. Вернувшись, Л. Н. написал несколько слов Черткову, и Александра Львовна опять поехала в Телятенки за дневниками.
Владимир Григорьевич написал Л. Н. письмо, передал его Александре Львовне, и она, взяв дневники, уехала с ними в Ясную.
Скоро приехал из Ясной Белинький и рассказал, что там волнуются и ждут Александру Львовну, что Софья Андреевна не обедала, сидит в реминггонной и что‑то пишет на машинке.
Около восьми часов я поехал в Ясную. Приезжаю: Л. Н. и Михаил Сергеевич сидят за шахматами. Софья Андреевна сидит тут же, смотрит и говорит:
— Как интересна шахматная игра, и как весело смотреть. Я со стороны всю игру отлично понимаю.
Я пошел в ремингтонную. Там сидели: Татьяна Львовна, Александра Львовна, Варвара Михайловна, Мария Александровна. Они мне рассказали, что Лев Львович ждал возвращения Александры Львовны на проспекте, а Софья Андреевна у окна. Александра Львовна, предвидя это, подъехала со стороны Чепыжа и пешком прошла на задний двор. Прасковья Афанасьевна увидала ее и сделала ей знак, что Софья Андреевна сторожит у окна. Александра Львовна спряталась, а потом передала Прасковье Афанасьевне дневники через окно своей комнаты, а та снесла их «под своды».
Позвали Татьяну Львовну. Она хотела наложить печати и спрятать их в шкап, как вдруг вбежала Софья Андреевна, схватила дневники и стала их перелистывать и читать. Татьяна Львовна остановила ее и сказала ей, что она обещала не читать. Увидев Софью Андреевну, Александра Львовна прислала поскорее к Татьяне Львовне Михаила Сергеевича. Софья Андреевна проверила все даты и число тетрадей, дневники завернули в бумагу, запечатали и спрятали на ключ в шкапу, а завтра Михаил Сергеевич положит их в Туле в банк на имя Л. Н.
Софья Андреевна сказала Татьяне Львовне:
— Вы все будете меня благодарить!
— Нет, мама, я вам этого никогда не прощу! — сказала Татьяна Львовна.
Когда я приехал, было довольно спокойно. Софья Андреевна стала есть и сказала, что не ела четыре дня и что могла бы не есть сколько угодно, что ей вовсе не хочется, что только раз ночью она чувствовала голод. Она постоянно поминает каких‑то заваленных в шахте, не евших четыре дня.
Между прочим, Софья Андреевна сказала о письме Л. Н. к ней:
— Я всегда знала, что он хороший писатель.
После шахмат кто‑то предложил сыграть в винт. Л. Н. даже обрадовался — ему, видимо, хочется отдохнуть. Потом я поиграл на фортепиано и простился. Уходя, я спросил Л.H., что сказать Черткову. Л. Н. сказал:
— Передайте ему, что я очень благодарю его за его прекрасное письмо. Оно меня глубоко тронуло. Скажите ему, что, когда я сказал Софье Андреевне, что не буду видаться с ним, она сказала: «Я вовсе не требую этого», — но что я не хочу, чтобы это исходило от меня, и подожду, чтобы она сама сказала.
Когда я сидел уже на лошади, Л. Н. подошел к окну и оказал:
— Скажите ему… — голос у него пресекся, и он отошел от окна.
Я стал ждать. Когда я уже решил, что он не выйдет больше и тронул лошадь, он вышел на крыльцо и спросил:
— Вы здесь?
Я подъехал.
— Скажите ему, что хорошо иметь таких друзей… Я не могу говорить…
Л.Н. зарыдал и пошел в дом.
14 июля. Мы все надеялись, что теперь станет лучше, но во втором часу я получил от Варвары Михайловны следующую записку: «У нас опять все сначала. Л. Н. слаб — биение сердца».
Знаю, что в Тулу поехали Татьяна Львовна и Михаил Сергеевич, а Александра Львовна осталась в Ясной. Больше пока никаких подробностей.
До вечера мы ничего не знали. Вечером я поехал в Ясную. Владимир Григорьевич дал мне письмо Анны Константиновны к Л.H., в котором она, кажется, просит о прекращении остракизма для Владимира Григорьевича.