— Пусть он едет, куда хочет, а я никуда не поеду. Это все хитрости. Он там с Чертковым будет видаться. Я это понимаю.
19 июля. Никитин с Россолимо заехали утром в Телятенки, и Чертков поехал с ними в Щекино. Я еще его не видал и ничего не знаю. Булгаков говорит, что утром слышал в Ясной, что и Софья Андреевна с Л. Н. поедет в Кочеты. И то лучше, чем здесь оставаться, особенно в присутствии …. А с приездом… станет еще хуже.
Перед вечером я видел Черткова. Вот диагноз болезни Софьи Андреевны, данный Россолимо: «Дегенеративная двойная конституция: паранойяльная, и истерическая, с преобладанием первой. В данный момент эпизодическое обострение».
Вечером к нам приехали Александра Львовна и Варвара Михайловна, а я все‑таки собрался в Ясную. Я выезжал, как раз когда они приехали. Александра Львовна сказала, что Л. Н. жалел, что я не приеду, и будет мне рад.
Когда я приехал, на балконе сидели Елизавета Валериановна и Софья Андреевна, которая мне сказала, что Л. Н. у себя на балконе. Я пошел туда. Л. Н. сидел и дремал. Он сказал мне, что читал «Вестник Европы», а потом задремал.
Я спросил его про статью «о смертниках». Л. Н. сказал, что не читал ее еще, оставив ее, как наиболее интересную, на закуску.
Он сказал:
— Софья Андреевна нынче гораздо лучше. А я очень слаб. Совсем слаб…
Вошла Софья Андреевна и сказала:
— Левочка, вы бы пошли на балкон, а то тут очень душно. Там я одна корректуры держу. Я не помешаю вам, я буду молчать.
Она не оставляет Л. Н. ни на минуту в покое. Мы пошли вниз и сыграли партию в шахматы. Потом пили чай. Софья Андреевна сказала мне, что ничего никому не говорила относительно Черткова и что не говорила ему, чтобы он не ездил. Она спросила меня еще наверху, в зале:
— Он (Л. Н.) вам не жаловался на здоровье?
— Нет, только жаловался, что слаб.
— Ну, мы его выходим.
Я промолчал.
— Он слаб, а все верхом ездит. Нынче с Филей вдвоем часа два с половиной ездили, — сказала она.
Подошел Л. Н. и сказал:
— Мне это очень хорошо. Я сначала еле на лошадь сажусь, а постепенно чувствую себя все лучше и лучше.
Потом, обращаясь ко мне, Л. Н. прибавил:
— Вы теперь такой кавалерист стали, поедемте как — ни- будь с вами опять.
Л. Н. был вял и почти все время молчал. Мы сыграли одну партию. Л. Н сказал:
— Давайте зимой играть с вами по переписке. Так можно гораздо лучше играть. Вы играли когда‑нибудь? Я никогда не пробовал.
Я сказал, что мне случалось. Я выпил чашку чаю и простился. Когда я прощался, Л. Н. спросил меня:
— Вы по проспекту едете?
Простившись со мной, он пошел в сад. Я подумал, что он хочет поговорить со мной. Действительно, я увидал, что он пошел вдоль балкона в сторону проспекта. Лев Львович вышел тоже с балкона и стал смотреть, куда идет Л. Н.
Л.H., очевидно, заметив его, круто повернул и пошел по дорожке к флигелю. Я отъехал от дома, но потом подумал, что, может быть, Л. Н. что‑нибудь нужно, и повернул назад.
Софья Андреевна окликнула меня с балкона:
— Что же вы вернулись?
Я сказал, что хочу проехать мимо конюшни, а сам свернул не на проезжую дорогу, а на дорожку к флигелю, где, как и думал, нагнал Л. Н.
— Вы тут не проедете, — сказал он мне тихо.
— Я думал, вы мне хотите сказать что‑нибудь, чтобы я передал Владимиру Григорьевичу.
— Поезжайте, я вам отворю калитку.
Я поехал тихо, а Л. Н. шел рядом.
— Скажите ему, чтобы приехал завтра, что она сама говорила, что ничего не имеет против его приезда. Он вам ничего не говорил про стокгольмское мое дополнение и про приписку к окончанию рассказа?
— Нет, ничего.
Мы дошли до калитки. Я сошел с лошади, чтобы не заставить Л. Н. пролезать в тесном проходе дорожки между лошадью и калиткой.
— Зачем вы сошли? Я бы открыл вам. Ну, прощайте. А я устал, очень устал от всего этого, — прибавил он.
Тяжело мне было видеть его таким измученным, сознавать свое бессилие и полную невозможность избавить его от этого положения.
Россолимо сказал Александре Львовне, что он поражен «слабоумием» Софьи Андреевны. Он не мог опомниться и все повторял: «У такого великого человека такая жена!..»
20 июля. Нынче утром в Телятенки заезжала милая Мария Александровна, которая, вероятно, скоро приедет сюда на временное житье. Вскоре после Марии Александровны приехали Александра Львовна и Варвара Михайловна и взяли ее в Ясную. Они сказали, что там сравнительно спокойно, хотя Софья Андреевна хуже, чем была вчера.
Перед вечером пришел Владимир Григорьевич в полном отчаянии. Оказывается, Сергеенко перепутал то, что должны были написать свидетели (забыл, что мы должны удостоверить, что Л. Н. в здравом уме и твердой памяти, а это — главное), несмотря на то, что Муравьев дал ему самый точный текст подписи свидетелей. (А. П.Сергеенко приготовил на особой бумажке текст того, что должны написать свидетели, чтобы второпях мы чего‑либо не напутали, но по рассеянности не написал, что мы свидетельствуем, что Л. Н. находится «в здравом уме и твердой памяти», чем и сделал все завещание недействительным.)