Л. Н. сказал:
— Это совершенно справедливо. Я рад, что вы мне сказали. Это очень важное соображение. — Он помолчал и прибавил: — Чем больше живу, тем все больше убеждаюсь, что никогда, ни в каком деле человек не может быть вполне чист. Всегда есть какая‑нибудь сторона, с которой он неправ.
Я сказал еще Л.H., что его детям лучше узнать его волю после его смерти, так как к посмертным словам люди относятся обыкновенно спокойнее и беспристрастнее.
Л. Н. возразил:
— Слова, сказанные перед смертью, особенно важны, но умирание начинается не тогда, когда лежишь в постели и умираешь, а вся старость — умирание, и потому слова старика всегда значительны и к ним внимательнее прислушиваются.
Я мог бы сказать ему:
— А ваши сыновья и Софья Андреевна говорят, что вас нечего слушать, что вы выжили из ума, — но я, разумеется, промолчал.
Я спросил Л.H., не собирается ли X. уезжать.
Л. Н. вздохнул и сказал:
— Нет, что‑то не слыхать. Ах, как он мне тяжел!
Вернувшись в Ясную, мы застали Софью Андреевну и Льва Львовича внизу в библиотеке. Лев Львович лепит Софью Андреевну. Мы вошли к ним, и Л. Н. сказал, где мы были. Когда я вышел в переднюю, Варвара Михайловна передала мне, что Александра Львовна хочет со мной поговорить. Я зашел к ней в комнату и остался по эту сторону перегородки, так как Александра Львовна нездорова и неодетая лежала в постели. Там я застал Марию Александровну. В то время как мы вошли в комнату, с противоположного конца вошел к Александре Львовне Л. Н. и спросил про нас:
— Кто там?
Мы откликнулись и хотели уйти, но он сказал, чтобы мы оставались. Александра Львовна сказала ему:
— Я выдержала хороший экзамен: мама целый час сидела у меня и такие ужасные вещи говорила! Но я старалась быть спокойна, и она, уходя, сказала: «Я рада, что ты на меня не сердишься».
Александра Львовна рассказывала после, что Софья Андреевна опять показывала ей свои комментарии к старому дневнику Л. Н. и говорила такие мерзости, о которых Александра Львовна и понятия не имела, так что она не выдержала и сказала Софье Андреевне: «Перестань, ты забываешь, что ты мне мать, и я вовсе не желаю от тебя узнавать про все эти гадости».
Л. Н. и Александре Львовне повторил то, что он раньше сказал мне:
— У меня второй день новый прием самозащиты — молчать и стараться не слушать. Но я все больше и больше теряю способность удерживать в себе недобрые чувства.
Л. Н. ушел.
Александра Львовна рассказала нам подробности своего разговора с Софьей Андреевной, потом стала читать нынешнее письмо Владимира Григорьевича к Л. Н.
Неожиданно вернулся Л. Н. и спросил:
— Они еще тут?
Мы подумали, что он хочет поговорить с Александрой Львовной наедине, и хотели уйти, но оказалось, что он принес нам показать изречение Паскаля, о котором он говорил мне во время прогулки.
Л. H. хотел прочесть его сам, но не мог от слез и передал его мне. Изречение действительно превосходное. Смысл его тот, что мы не можем не ненавидеть себя, так как полны всяких скверных похотей; но человек должен что‑нибудь любить, а любить можно только себя, и потому мы должны любить то вечное начало — Бога, которое живет в нас, но которое не тождественно с нами.
Л. Н. опять ушел.
Мария Александровна стала возмущаться…
— Вместо того чтобы дорожить коротким временем, пока Л. Н. еще с нами, всякий приезжает к нему и не учится у него, а начинает его учить и обличать. По какому праву?!
Уезжая домой, я зашел в комнату Льва Львовича проститься с Софьей Андреевной.
Она спросила меня, как я ехал назад. Я сказал, что со Л. Н. в шарабане.
— А кто правил?
— Лев Николаевич.
Я вышел и, уходя, слышал, как она сказала Льву Львовичу:
— Вот вчера со мной не захотел сесть, верхом поехал, а нынче сам шарабан велел выслать.
Елизавета Ивановна Черткова написала Софье Андреевне письмо, на которое Софья Андреевна ответила. Вот эти оба письма, оба от 3 августа: