Л. Н. помолчал и сказал:
— Как я рад, что я все забыл! Правда… Это так хорошо.
Лев Львович сказал:
— Ты в нынешнем году в этом отношении гораздо лучше.
— Нет, нет, я все забыл; и это так хорошо! Когда я подумаю о ком‑нибудь, что он помнит все — кто на ком женат, и как ее зовут по имени — отчеству, я думаю: бедный, чем полна его голова!
Л. Н. помолчал немного, а потом сказал, смеясь:
— Я серьезно думаю перечесть Толстого: я все забыл. Анна Каренина, а что она делала? — ничего не помню. Помню, что какие‑то «пакости», а что — не помню.
Я сказал, что это частое явление, что писатели совсем не помнят своих произведении и что вообще в старости люди теряют память и многие гораздо хуже Л.H.; что у него это только потому так заметно, что раньше у него была необыкновенная память.
Л. Н. сказал:
— Да, я думаю, что это несовместимо со старостью, с мыслями о самом важном, духовном, которые так свойственны старости. Может быть, я и ошибаюсь, но мне так кажется.
Николаева сказала:
— А я‑то так часто жалею, что я забывчива стала после тифа. Я постоянно все забываю.
— Поздравляю вас! — сказал Л. Н. — Это так хорошо. Но я многое помню и думаю, что самое важное.
Л. Н. спросил меня про Ольгу Константиновну. Я сказал, что она в Телятенках.
— Что же она не приедет?
— Как же? А Екатерина Васильевна? — сказал я.
— Ах, батюшки! — и Л. Н. схватился за голову. — Я совсем забыл!
Александра Львовна сказала, что Ольга Константиновна думала приехать как‑нибудь и посидеть «под сводами», а Екатерина Васильевна говорит: «Почему бы ей не приехать?»
Лев Львович на это сказал:
— Моя жена никогда бы так не сказала. Это рыбья кровь!
Екатерина Васильевна даже говорила, что и дети могли
бы приехать и познакомиться с Машенькой (дочь Андрея Львовича от второго брака), что, конечно, невозможно.
Л. Н. сказал:
— Они обе такие милые. Мне их так жаль. А дети — это ужасно!..
Я собрался уезжать, мне уже привели лошадь. Л. Н. спросил:
— А вы не думали поиграть?
Я сказал, что мог бы, но Софья Андреевна спит. Л. Н. и Александра Львовна сказали, что это ее не разбудит. Ее решили не будить, так как Душан Петрович сказал, что чем больше она будет спать, тем ей лучше.
— Что бы вы могли сыграть? — спросил Л. Н.
Я сказал, что хочу сыграть «Appassionat’y» Бетховена.
— Как хорошо! Я давно не слыхал ее. Это одно из лучших сочинений Бетховена. Я очень рад послушать.
Я играл удачнее, чем когда‑либо в это лето.
Л. Н. сказал про сонату:
— Первая часть очень хороша, но много повторяется одна мысль. Я не знаю, может быть, ошибаюсь, но говорю свое чувство. Я слушал вторую и думал, что лучше не может быть, а финал еще лучше. Этими двумя частями вы меня победили. Во мне так все и будут петь эти звуки. Правда, Саша, хорошо? — спросил он подошедшую Александру Львовну.
Пришла Софья Андреевна. Выразила сожаление, что не слыхала музыки. Вид у нее измученный, жалкий.
Александра Львовна и еще кто‑то стали рассматривать за круглым столом рисунки Льва Львовича. Л. Н. сидел в кресле у фортепиано, а я стоял около него. Александра Львовна весело смеялась.
Л. Н. сказал мне:
— Как хорошо Саша смеется! Лучшая музыка — смех любимого человека.
У него на глазах выступили слезы. Он ее очень любит…
Я подошел к круглому столу, взял вчерашние книжки о погромах и стал списывать их заглавия. Л. Н. спросил, что я делаю. Я сказал. Л. Н. опять заметил:
— Эта книга о погромах очень интересна. Она описывает очевидно факты и очень наивно. Говорит, например: они сами не понимают, что сжигают такое нужное учреждение, как винокуренный завод.
Я сказал, что описание процесса очень плохо.
— Да. Это она все, очевидно, придумала.
Я еще сыграл вальс и мазурку Шопена. Л. Н. сидел на кушетке. Я подошел потом к нему. Он очень хвалил мою игру и, когда я стал прощаться, несколько раз благодарил меня. Мне не было так стыдно, как обычно бывает в таких случаях, так как я играл лучше обыкновенного.
9 августа. Нынче утром не было никаких вестей из Ясной. Вечером мы собрались поехать с женой. Перед отъездом зашли к Чертковым. Мне дали прочесть письмо Л. Н. к Анне Константиновне. Вот оно:
«Милая, дорогая Галя, спасибо вам, что написали мне. Мне так дорого чувствовать вас обоих. Я вчера только думал о том, как бы мне хотелось смягчить ваше, чувствовавшееся мне, очень понятное, но очень тяжелое мне, да и вам, раздражение. И нынче как раз в вашей записочке вижу, что вы сознаете его и боретесь с ним. А сознаете и боретесь, то и уничтожите. Вот это‑то и дорого в вас. Помогай вам Бог. Вы пишете о двух просьбах. Не мог исполнить ни той, ни другой (поговорить с Короленко и повидаться с нею, Анной Константиновной.). И я думаю, что это хорошо. Ничего не загадываю. Хочу только, насколько могу, быть в доброте со всеми. И насколько удается, настолько хорошо.