Бирюков сказал:
— А Татищев считается либералом.
— Да, сравнительно, — сказал Л.H., — это вроде… нет, пустяки! — и Л. Н. не договорил.
— А еще удивительное письмо нынче от крестьянина владимирского. Ужасно безграмотное, типично мужицкое, а мысли самые настоящие. Он пишет, что у них есть социалисты. Им говоришь, а они возражают: «В борьбе обретешь ты право свое…»
Кто‑то из присутствовавших сказал, что за границей социалисты, пожалуй, еще дальше от религиозного отношения к жизни, чем у нас. Л. Н. сказал:
— Вы говорите — за границей… это как корреспондент Булгакова. Они считают постыдным подставлять спину.
Л. Н. получил письмо от какого‑то молодого социал — демократа студента, у которого потом завязалась переписка с Булгаковым. Студент этот, судя по письмам, симпатичный и умный, не разделяет религиозных взглядов Л.H., и по поводу намерения Булгакова отказаться от военной службы возмущался и писал, что постыдно подставлять спину. Он послал Булгакову свой портрет — очень милое лицо — и просил обменяться портретами. Булгаков показывал нам этот портрет, и по этому поводу Л. Н. об нем и вспомнил.
Л. Н. сказал:
— Как я жалею, что я не хватился — в Кочетах, — что в Брянске сидит Куртыш (осужден за отказ от военной службы); я бы мог съездить туда. Может быть, меня бы к нему пустили. Это мне напомнило чудесное свидание Молочникова со Смирновым и Соловьевым: их приводили из тюрьмы свидетелями по его делу. Когда их привели, Молочников подошел к ним, а Смирнов говорит ему: «вы близко не подходите, а то вши переползут…»
У Л. Н. дрогнул голос, и он замолчал, с трудом удерживая слезы.
За обедом не было ничего особенного. Приехал Сергей Львович. После обеда я играл в шахматы сначала с Л. Н. (две партии, которые он обе проиграл), а потом с Сергеем Львовичем.
Кончив игру, я пошел к Л. Н. Он сидел у себя с Бирюковым и рассказывал ему о своих спорах с Николаевым о праве и собственности. Хотя он по существу не согласен с Николаевым, но все‑таки отдает должное основательности и продуманности его взглядов, а многие отдельные мысли находит справедливыми. Л. Н. сказал:
— Если Николаев и имеет некоторые основания говорить, что человек «имеет право собственности» на произведение своего труда, то в области духовной это — ужасное заблуждение. Произведения мысли или художественного творчества человека не должны и не могут быть предметом материальной собственности. Вот на днях в газете мне попался фельетон Боборыкина. Что он пишет! Просто ужас! А с каким уменьем говорит обо всем, о чем угодно. И понятно: ему для его жизни нужны средства, вот он и пишет. И это ужасно!
Л. Н. опять вспомнил о книжке Клименко о Чайковском и сказал:
— Книжечка эта была мне очень интересна. Личность Чайковского вызвала во мне полную симпатию; но эта жизнь, лишенная духовного содержания, полная только интересами концертов, сочинения и исполнения своих произведений, просто ужасна!..
Пошли чай пить. Перед чаем я остался с Л. Н. вдвоем. Он расспрашивал меня о моей личной жизни и интересовался причинами, заставляющими меня давать так много уроков и зарабатывать сравнительно много денег.
У меня болел палец, но мне все‑таки хотелось поиграть Л. Н. Я сказал, что сыграю несколько небольших пьес. Я сыграл баркаролу Аренского. Л. Н. сказал:
— Какое вы мне доставили удовольствие!
Потом я еще сыграл этюды As‑dur op. 25 и E‑dur op. 10, прелюдию Fis‑dur и мазурку c‑moll Шопена.
Л. Н. был очень тронут музыкой и очень меня благодарил. (Это был последний раз, что я играл Л. Н, да и вообще последний раз, что он слушал не любительскую музыку.) Я заметил, что когда Л. Н. давно не слыхал музыки, она особенно сильно на него действует.
Л. Н. спросил меня:
— Вы хороший педагог? Вы скажите откровенно.
Я замялся и спросил:
— А что?
— Я, зная вас, думаю, что вы должны быть очень хорошим педагогом.
Софья Андреевна стала говорить преувеличенно о моих педагогических качествах, так что мне стало неловко…
Мне пора было ехать. Подали лошадей. Я сказал Л.H., что хотел бы поговорить с ним. Он пошел со мной к себе и сказал:
— Я догадываюсь, о чем вы хотите говорить, и сам хотел говорить о том же. Я нисколько не сердился на вас за ваше письмо. Напротив, оно мне было очень полезно и нужно.
Я сказал Л. H., что менее всего хотел сделать что‑либо недоброе по отношению Софьи Андреевны, которую мне глубоко жаль. Л. Н. вздрогнул и сказал тихо, обернувшись в сторону своей темной спальни:
— Не здесь ли она? — Потом, в ответ на мои слова, он сказал: — Да, да, я знаю и понимаю вас…
Я сказал Л.H., что мне хочется ему еще сказать, что я живу так, как складывается моя жизнь, не потому, что эта жизнь мне желательна…