Л. Н. сказал:
— Я как сейчас помню их вкус.
Жена моя спросила его, очень ли противно было.
— Вкус землистый; впрочем, я вам не советую пробовать.
Кто‑то чихнул, и Л. Н. по этому поводу рассказал другой случай:
— Я очень сильно чихаю; и вот раз как‑то ночью я просыпаюсь и чувствую, что сейчас чихну, а Софья Андреевна была в положении, и я боялся ее испугать. Я спросонок крикнул громко: «Соня, я сейчас чихну!» Софья Андреевна, разумеется, проснулась и испугалась, а я заснул сейчас же и так и не чихнул.
Тогда же Л. Н. говорил о воспоминаниях Белоголового (врача), который казался Л. Н. ограниченным человеком.
Л.H., говоря об ужасном впечатлении, которое оставляет в его записках описание болезней и смертей Некрасова, Тургенева, Салтыкова, сказал:
— Как они боялись смерти! И эти ужасные, отвратительные подробности болезни, особенно Некрасова.
А вот это очень давно, зимой, было: тоже мы с женой были, уезжать собирались, а Л. Н. с П. А. Буланже у себя сидел. Мы зашли проститься, а они, очевидно, говорили о семейных делах Буланже.
Мы с женой вошли на следующих словах Л.H.:
— …если бы почаще говорили себе: «помнишь?» Надо бы уговориться; когда кто‑нибудь что не так скажет или сделает в пылу спора, или когда один сердится, — уговориться, чтобы другой ему сказал только: «помнишь»?
Л. Н. заметил меня с женой и сказал:
— Вот вы, молодые супруги, вам бы так! Никто не может быть таким другом, как жена, настоящим другом. В браке может быть или рай, или настоящий ад, а чистилище не может быть.
Буланже возразил, что, кажется, именно чистилище чаще всего и бывает. Л. Н. подумал, вздохнул и сказал.
— Да, может быть, к сожалению…
— В тот же вечер, глядя на игравшую на полу маленькую дочь Андрея Львовича, Сонечку, Л. Н. сказал:
— Вот Фауст говорит о том недостижимом моменте, которому можно сказать: «Verweile doch, du bist so schon!» («Продлись — ты так прекрасен»). А вот он, этот момент! — Л. Н. указал на девочку. — Это возраст истинно счастливый, и чистый, и невинный.
20 июня. Как‑то давно, еще в мае, Л. Н. сказал:
— Религии основываются обыкновенно на одном из трех начал: на пафосе, разуме или на обмане. Как образец религии разума можно привести стоиков, как религию обмана — мормонов, религия же пафоса — магометанство. Я получаю последнее время много писем от магометан. Мне писал из Каира представитель бабистской секты — образец религии пафоса; из Индии — близкий к типу религий, основанных на обмане, и в самое последнее время муфтий из Каира — если не ошибаюсь — это удивительный, истинно религиозный человек. Он мне пишет, что истинное магометанство представляет из себя совсем не то, что обыкновенно думают. Действительно, я знал истинно — религиозных людей магометан. А как трогательно просто и возвышенно их богослужение!
Нынче на закате солнца мы шли вдоль сада, где овес. Говорили о Горьком и о его слабом «Человеке». Л. Н. рассказал, что нынче, гуляя, встретил на шоссе (он любит выйти на шоссе, сесть на камешке — стосаженный знак, — наблюдать и заговаривать с прохожими) прохожего, оказавшегося довольно развитым рабочим.
Л. Н. сказал:
— Его миросозерцание вполне совпадает с так называемым ницшеанством и культом личности Горького. Это, очевидно, такой дух времени. Ницше вовсе не сказал чего- либо нового — это теперь миросозерцание очень распространенное.
Потом Л. Н. сказал:
— Когда я был мировым посредником, в Крапивне жил купец Гурьев, который говорил про интеллигентную молодежь: «Да вот, погляжу я на ваших студентов — ученые они, все знают, а только «выдумки» у них нет». Это выражение, я помню, очень нравилось Тургеневу.
Недавно около Ясной на шоссе остановился цыганский табор. Цыгане часто кочуют в окрестностях Ясной Поляны. Табор обыкновенно останавливается дня на два — три, и по вечерам обитатели Ясной гурьбой отправляются туда слушать пенье и любоваться на пляску цыган.
Л.H., глядя на них, преображался и сам невольно начинал приплясывать и одобрительно вскрикивать.
— Экой удивительный народ! — говорил он.
Старики цыгане все знают его и всегда вступают с ним в разговор. Л. Н. смолоду любит и знает цыган и их своеобразную жизнь.
На этот раз Л. Н. также отправился со всеми. Между прочими были: Н. В.Давыдов, княгиня Ел. В.Оболенская и Андрей Львович, приехавший проститься перед отъездом на войну.