19 июля. «Толстых совсем не видим. Софья Андреевна все больна».
29 июля. В Ясной гостит Александр Сергеевич Бутурлин. За обедом и после обеда разговор зашел о Тургеневе. К сожалению, запись начала этого разговора мною потеряна. Л. Н. сказал:
— Мне его миросозерцание претило: какое‑то отношение ко всему с эстетической точки зрения. Странно, мне Мечников напомнил это. Он говорил о Фаусте и о старческой любви Гёте. Все это и вообще мерзость, а старческое‑то и вовсе. А здесь это выставляется, как что‑то необыкновенное. И это было в Тургеневе.
— Он никогда не мог понять взглядов другого, — прибавил Л. Н.
Бутурлин вспомнил Василия Петровича Боткина как типичного представителя этого рода воззрений. Л. Н. не согласился.
— Нет, он (Боткин) мог понять. Я говорю это не из чувства самовосхваления — он высоко ценил меня, — но в нем была эта способность понимать точку зрения другого. Боткин был умнее. Тургенев был очень добрый, и я любил его, но мне претило это выставление выше всего именно того, что для меня ничего не стоит, — эстетической стороны. И во мне он ценил то, что для меня никакой цены не имеет; а если что есть дорогого, того не понимал. А Боткин, тот понимал.
Немного погодя, уже наверху, Александр Сергеевич спросил:
— Вы извините, я вас спрошу. Л.H., вот вы говорили о Тургеневе, что вам было чуждо его миросозерцание; а как вы могли быть всегда так дружны с Фетом, у которого были совсем другие взгляды и которого все эти вопросы, вероятно, совсем не интересовали?
Л. Н. задумался, потом сказал:
— Фет был настоящий поэт.
Потом опять помолчал и прибавил:
— Да, это трудно сказать.
Очевидно, Л. Н. не мог найти подходящего объяснения своему непосредственному чувству.
Я играл на фортепиано. Перед этим Л. Н. сказал мне:
— Вы играть будете, а помните, что Шопенгауэр сказал о музыке? Когда слушаешь музыку, потом остается еще что- то, как будто недоговоренное, неудовлетворяющее. И это совершенно верно.
Александр Сергеевич заметил, что это и во всяком искусстве.
— Да, но особенно в музыке, — сказал Л. Н.
31 июля. Л. Н. говорил со мной по поводу пашковцев о том, что они впадают в сектантство, в узкий догматизм, и прибавил:
— Я все думаю, нет ли и во мне этого.
Я играл со Л. Н. в шахматы около круглого стола. Тут же сидели сестра Л.H., Мария Николаевна, и Софья Андреевна. Л. Н. рассказал про одно ругательное письмо, которое он получил, и сказал, обращаясь к Марии Николаевне:
— Ах, Машенька, как я жалею, что я не православный!
— А что?
— Вот я сейчас ушел бы куда‑нибудь в монастырь. Как это хорошо у буддистов, когда человек стареет — он уходит в пустыню.
— А как же семья? — спросила Софья Андреевна.
— Ну, в таком возрасте уже все обязанности кончаются.
3 августа. Вчера приехал к нам в Телятенки мой дядя, А. С.Гольденвейзер, которого Л. Н. знает как автора статьи «Преступление, как наказание, и наказание, как преступление» (по поводу «Воскресения»), Я говорил Л. Н. об ожидаемом приезде дяди, и Л. Н. выразил желание познакомиться с ним.
Вечером мой брат, дядя и я отправились в Ясную.
Когда мы поднялись наверх, Л. Н. только что кончил читать что‑то вслух. После представления и незначительных приветственных фраз сели за круглый стол. Л. Н. спросил:
— Скажите, это с вами или с вашим сыном в Америке я переписывался?
— С моим сыном.
— А вы живете в Киеве?
— Да.
— В Киеве… Там у меня есть двое друзей… в тюрьме. Сидят за отказ от воинской повинности.
Мой дядя сказал:
— Мой сын поступил довольно смело, по — американски, решившись обратиться прямо к вам за рекомендательным письмом к его переводу моего этюда о «Воскресении».
— Нет, отчего же, я охотно исполнил это его желание. Статья ваша очень хороша, и хотя мне, так в ней восхваляемому, и не совсем подобает рекомендовать ее, но я сделал это, так как в ней верно и очень удачно обрисованы бессмысленность и зло уголовного суда.
Дядя мой, выразив свою радость по поводу этого отзыва Л. Н. об его статье, заметил, что он слышал от некоторых судебных деятелей, что они до прочтения этого этюда неверно судили об отношении Л. Н. к суду и судьям, считая его описание суда даже карикатурным.
Замечание это подтвердил сидевший тут же И. В. Денисенко.
— Как это Варечка (племянница Л. Н.) говорит? — сказал Л.H., обращаясь в сторону Софьи Андреевны и сестры Марии Николаевны, — что она не в состоянии есть тех кур, которых она знала в лицо. Так вот и судьи: если бы они в лицо знали тех кур, над которыми они произносят свои приговоры, они скорее получили бы отвращение к своему ремеслу.