Странной армии мужчин в женских платьях.
Артур еще успел услышать чьи-то шепотки о том, что беспорядки спровоцировал ревнивый гей-полицейский, чей любовник втайне от него пошел развлекаться в Стоунволл. Он хотел было рассмеяться, но не смог, что-то клокотало у него в груди, и он не мог с этим клокотанием справиться, не мог оторваться взглядом от лица Имса, которое менялось на глазах – казалось все более нездешним, все более чужим. И именно эти быстрые перемены не оставляли уже никакой надежды, ни на что.
Артур гладил его по волосам, словно бы это могло оживить его, но, конечно, делал это автоматически, не силах прекратить – так некоторые животные не способны сразу уйти из-под бока убитой матери, так некоторые собаки не могут перестать ждать у двери погибшего хозяина, так некоторые матери носят и носят на руках, все укачивают с нежностью умершего ребенка.
Тем временем мимо текли потоком люди, настроенные воевать и дальше – они устремились в другое место, бежали, до крайности воодушевленные коротким жестоким боем, и по-своему были счастливы. А Артур склонялся все ниже и ниже к лежащему Имсу, как скошенная трава ложится на землю, закрывал глаза все плотнее и плотнее, чтобы не видеть этой дикой радости, этой новой революции, которая сейчас ему была абсолютна безразлична. Постепенно все эти выкрики и топот слились для него в один сплошной гул, слегка давивший на уши, словно бы он оказался в центре большого черного вихря…
И лишь через какое-то время Артур уловил в этом беспорядочном гуле изменения – постепенно появившийся ритм, смутно знакомый, такой знакомый… Что-то железное, убаюкивающее и что-то шипящее одновременно. И откуда-то снова потянуло характерным запахом сырости и земли.
Он понял, что увидит перед собой, еще до того, как разомкнул плотно сжатые веки.
Он все еще ехал в пустом вагоне метро в рождественском Нью-Йорке 2013 года, забравшись с ногами на сиденье и заснув, спрятав лицо под низко надвинутым капюшоном.
И никакого Имса, даже мертвого, конечно, рядом не было.
В вагоне вообще никого не было, даже тот странный попутчик исчез.
Весна – личная, персональная Артурова весна закончилась очень быстро, возможно, она просто была маленьким рождественским подарком от того, кто понял, что перепутал когда-то даты рождения двух людей, которые должны были встретиться в обычной жизни, да не получилось.
А получилось вот это странное, кривое, изуродованное пересечение двух измерений, которое, конечно, долго держаться не могло.
Артуру не хотелось ничего делать. Он снова лег на сиденье, надвинул капюшон, засунул руки в рукава куртки и так замер, надеясь, что, если он станет шевелиться, ему будет не так больно.
И если он не будет вспоминать, ему, вероятно, тоже будет не так больно.
Ну, хоть когда-нибудь.
Эпилог
Однако все это были иллюзии, конечно. Может быть, со временем действительно должно было стать легче, только вот времени здесь требовалось много, много, очень много. Это время должно было протянуться вдаль черной дорогой до самой глубокой старости, чтобы все, что было и чего не было, Артур уже всерьез стал путаться, – забылось.
Он не умер в том вагоне, хотя ему некоторое время казалось именно так. С ним вообще ничего страшного не случилось. Поезд не сошел с рельс. Не было террористов, не было людей, прыгающих под колеса. А Артур так бы был благодарен хоть одному такому явлению. Чтобы его выдрало из пустоты. Пусть даже в пустоту еще большую, но навсегда – и без возможности помнить и чувствовать.
В Ривердейл он приехал – ночь еще даже не кончилась. В доме спали усталые, но довольные родственники, и Артур тихо прошел в свою комнату наверху, прокрался, как преступник, совершивший никому не ведомое преступление, тихо лег на кровать и в первый раз тихо пожалел, что при всем своем происхождении он полный и бесповоротный атеист.
Ну, по крайней мере, раньше был им. Теперь он уже ни в чем не был уверен.
Родителям на следующее утро он сказался больным. Он и был болен, только вот как объяснишь ласковым и любящим близким, которые так пристально следят порой за изменениями в твоем настроении, что больше походят на конвоиров, что где-то там, то ли во сне, то ли в другом времени, из-за него, Артура, умер человек, которого он, как оказалось, успел полюбить больше любых близких, больше себя.
И Артуру снова казалось, что он смотрит кино про самого себя – на этот раз какую-нибудь из самых одиозных мелодрам нелюбимого им Альмодовара, потому что так дико все могло сложиться разве что в воображении сумасбродного испанца.
Он мог бы лежать неделями и тупо глазеть в потолок, и так случилось бы еще несколько месяцев назад, но жизнь с Имсом и, конечно, сам Имс его кое-чему научили. Уроки любовника даром не прошли, и поэтому Артур лежал и пялился на солнечные зайчики, плясавшие на стенах, всего-то три дня, а потом встал, умылся, позавтракал, взял ноутбук и стал шерстить Сеть.
Он отсканировал фотографию Имса, которая все еще лежала у него в нагрудном кармане рубашки (так странно, так дико), он начал методично искать любую информацию, касавшуюся Атлантик-Сити, старого казино, легендарного особняка и дома в Нью-Йорке. Так он понял, что, упоминая гениального русского поэта-эмигранта, Имс говорил об Иосифе Бродском. Он даже – предположительно – нашел информацию об отце Имса: по крайней мере, некоторые факты сходились, Артур видел совпадения. Но, конечно, о самом Имсе ничего он не отыскал – тот был сыном исторической личности, однако сам ею не являлся. Всю жизнь Имс действовал теневыми методами и нигде не светился. Да и само его имя, как вдруг заподозрил Артур, могло быть не более чем детским, или криминальным, или артистическим прозвищем, которое потом укоренилось как имя. Предположительный Имсов папаша выглядел одновременно элегантно и устрашающе – такой вполне мог заправлять Атлантик-сити во время Сухого закона, шляпа, сигара и глаза, напоминавшие пистолетные дула, были при нем.
История оставила свои следы повсеместно, однако все то, что имело значение в тридцатых, давно быльем поросло, а Артур не был правительственным агентом или даже частным детективом, чтобы получить доступ к секретной информации, чтобы грамотно, по каким-то правилам, вести поиск. Он действовал почти бессистемно, хаотично, сутками просматривая гигабайты информации, до воспаленных век, до лопнувших кровеносных сосудов в глазах, до черных звездочек, весело скакавших по сетчатке.
Дом в Нью-Йорке отпадал – Артур видел нынешних жильцов их с Имсом бывшей двухэтажной квартиры, которая снова была разделена на две меньших по размеру, одноэтажных. Вполне возможно, что Имс в начале семидесятых эту квартиру просто снимал – ну или она отошла тому же Коббу и он ее продал.
Кстати, о Коббе Артур тоже не смог ничего отыскать – ну тут он сразу не питал никаких надежд. Кобб изначально казался лошадкой еще более темной, чем сам Имс, Артур просто боялся представить, сколько у него имелось паспортов, имен, профессий и адресов проживания. Доминик Кобб так плотно жил по тщательно прорисованным легендам, что и сам уже забыл со временем, наверное, кто же он.