В этой же комнате находился и стол Кротова, за которым он составлял свои отчеты, писал требования, свидетельства и вел необходимую переписку.
Когда он вошел, в комнате за столом сидел дежурный, полный, пухлый и белый с бледными глазами офицер, Прокрутов, а в другом конце комнаты один из помощников начальника, Виноградов, играл в шашки с заведующим деньгами заключенных, чиновником Свирбеевым.
Виноградов был удивительно похож на одного из тех гусаров, которых кустари Троицко-Сергиевского посада вырезают из дерева; а Свирбеев с вихляющимся тонким станом, с растянутым до ушей ртом, походил на червя, поставленного на хвост.
-- А! -- воскликнули все дружелюбно, -- Глеб Степанович!
-- Здравствуйте! -- поздоровался с ними Кротов, сел к своему столу и потребовал чаю. В комнату вошел с озабоченным лицом начальник.
-- А, Глеб Степанович! Здравствуйте, батенька!
Они поздоровались.
-- А у меня к вам дело.
-- Какое?
-- Вот, в ночь привезли к нам двух соколов, Макарова и Холину. Хлопот теперь с ними!.. Так Холина эта, батенька, к вам записалась. И если что -- в лазарет проситься станет, ни-ни! -- начальник завертел головой. -- Вы, батенька, человек мягкий, я знаю: Сейчас! А я не могу. Не разрешаю! Прописывайте хоть пилюли в золоте, а этого, батенька, не могу! Вот! Так не забудьте: Холина, а я побегу, -- и, пожав руку Кротову, он вышел из комнаты.
-- Что за Холина? -- спросил Кротов.
-- Как, вы не знаете? -- удивился дежурный и поправился, -- да, ясное дело, не знаете! Их в ночь доставили.
-- Помните, -- сказал Виноградов, -- нашего полицеймейстера убили? Еще он Семеновских рабочих укрощал.
Кротов кивнул.
Дежурный перебил Виноградова.
-- Их тогда четверо было. Двое рабочих у нас давно сидят, а этих -- Макарова и Холину -- в Москве арестовали по другим делам. Там их судили, а теперь к нам. 14-го суд будет. Их военным.
-- А сегодня третье?
-- Чего ж медлить-то? -- усмехнулся Виноградов. -- Дело ясное, как апельсин. Каюк им!
-- Как это -- каюк?
-- Маль-маля каторга, а то и повесят!
-- Повесят, будьте покойны, повесят, Анисим Петрович, -- сказал Свирбеев, -- ради уж одного примера, потому что у нас еще не было казни.
-- А по мне, пусть! -- отозвался Виноградов и закурил папиросу,
Прокрутов вышел из-за стола и, потягиваясь, сказал:
-- Девочка, я вам скажу, преаппетитная: молоденькая и -- ой, бойкая, с курсов! А Макаров -- черт его знает что, удивительно даже, кандидат университета, да еще доктор на придачу. И вот -- подите! Черт понес на дырявый мост. Не понимаю, дураки какие-то!..
-- Помешательство, -- заметил Свирбеев, передергивая плечами, -- все Рибопьерами быть хотят!
-- Робеспьерами, дурья голова, -- поправил Виноградов, -- Рибопьер
конюшни держит!
-- Но, ведь, у нас не было смертных казней! -- произнес Кротов.
-- В том-то и штука, а теперь мы, как все, будем, -- отозвался Свирбеев и сказал Виноградову:
-- Ну, сыграем, что ли, еще одну!
-- Одну можно! А там и идти надо. Расставляй и ходи.
-- На четверть -- этак, четверть -- так? Хи, хи, хи!
-- Ну, ну, ходи!
Они стали играть. Прокрутов подошел к ним, утомленно зевая.
Кротов взял тетрадку со своими пометками и вышел.
После всего слышанного ему стало как-то не по себе, что-то гнетущее, угрюмое чувствовалось ему и в воздухе, и в лицах, и в словах.
Фельдшер Салазкин, брюнет с глазами на выкате и лихо закрученными усами, в сером пиджаке и цветном галстуке, встретил его в госпитале с фамильярной почтительностью, и они прошли по мужскому и женскому отделению, заглянули в одиночные и вернулись в аптеку.
-- А амбулаторных много?
-- Не так что бы, Глеб Степанович, -- ответил фельдшер, -- уголовных четыре, политиков три; на женском девять, -- и прибавил: -- новенькая одна. В ночь привели. Сказывают -- казнить...
-- Глупости говорите, Салазкин, -- резко остановил его Кротов, -- ну, пойдемте!
IV.
Амбулатории находились в самой тюрьме, на женской и мужской половинах. Для них были освобождены камеры. В них стояли -- небольшой ящик с самыми обычными медикаментами, стол и два стула. На один садился доктор, на другой фельдшер и прием начинался. Больные выстраивались в коридоре по стенке и, друг за другом, входили к доктору.
Кротов вошел в тюрьму. Тюремные сторожа отпирали перед ним дверь, закрывая ее тотчас по его проходе, затем открывали также следующую и следующую, пока он не вошел в широкий коридор тюрьмы, по стенам которого через каждые четыре шага чернели узкие, безмолвные, глухие двери.
Кротов вошел в свою каморку и сказал фельдшеру: