Кротов чувствовал себя неловко. Маня и Петя горячими глазами впились в худощавое лицо Сурова, который только улыбался концами губ.
-- Все входит в свое русло. Дума идет навстречу правительству, правительство... -- Пухлов поднял палец, украшенный толстым перстнем... Суров обратился к нему и сказал:
-- Глеб Степанович уже сделал ход. Ваша очередь.
Пухлов словно поперхнулся и вытаращил глаза, потом с тяжелым сопеньем вздохнул и, не окончив фразы, угрюмо обратился к шахматной доске.
Время шло; вечерний чай сменился ужином и в начале первого часа Пухлов поднялся и стал прощаться. Кротов вышел, по обычаю, проводить его в переднюю. Пухлов, сопя, тыча ноги в галоши и обертывая толстую шею длинным гарусным шарфом, вполголоса говорил ему:
-- Ну, знаете, не поздравляю вас с таким приятелем! Что-то очень припахивает "товарищем"; его, наверное, ни в одном земстве и года не держали. Сплавляйте-ка его поскорее.
Кротов добродушно пожал плечами.
-- А Бог с ним! Он у меня гость на время.
-- И на время не советую. Теперь за этим следят, -- и, шаркая галошами, он прошел в холодные сени.
Маня с вспыхнувшим лицом воскликнула:
-- Но почему вы ему ничего не ответили? -- и глядела на Сурова с укором.
Петя заступился:
-- Алексей Викторович отлично его оборвал. Чего тебе еще?
Суров сказал:
-- Для чего я вступил бы с ним в спор?
-- Ради выяснения истины, для зашиты своих убеждений! -- пылко ответила Маня.
-- Ой, как громко! Словно на сцене! Ну, чего же ради я сцепился бы с этим ихтиозавром? Он не спорил бы, а ругался. Убеждать его ни в чем не надо, потому что раз он увидит, что у него ничего не отнимут и он может спокойно произрастать, -- он будет доволен всяким порядком. Ну, его! -- Суров качнул головою.
Жена Кротова, убрав в буфет вино и водку, добродушно сказала:
-- И правда: ну, его! Зачем его обижать?
-- Бог с ним! -- воскликнул Кротов, входя, -- и большое спасибо тебе, что меня послушал. Он тут у нас таких страхов натерпелся, что на всю жизнь почернел.
-- Видел я таких. Знаю!..
Суров стал прощаться.
-- Вам уже все приготовили у Глеба.
-- Спасибо! -- сказал Суров. Он пожал всем руки и прошел в кабинет Кротова.
VII.
Суров загасил лампу, зажег свечу и стал раздеваться, когда в кабинет вошел Кротов.
-- Я не помешаю тебе? -- спросил он.
-- Нисколько, -- продолжая раздеваться, ответил Суров, -- у меня вообще нет привычек.
-- Тогда я посижу немного с тобою -- сказал Кротов, садясь в кресло подле стола и, обернувшись к Сурову, продолжал: -- не можешь себе представить, как я рад тебя видеть! Поднялось и всколыхнулось все самое светло, чистое, полузабытое. Словно, на волне качает. Словно, помолодел. Ей-Богу!.. ну!.. -- он удобнее уселся в кресло и закурил папиросу: -- я и жена тебе нашу немудрую жизнь рассказали. Теперь ты свою!
-- Я? Свою? -- Суров уже лег и, прикрывшись одеялом, закурил папиросу. Стриженная голова его с небольшой бородкой и острым носом резким силуэтом отражалась на спинке дивана, покрытой простыней. -- С чего начать-то?
-- Ну, с того времени, как мы расстались, как тебя арестовали.
-- Рассказывать-то нечего, -- ответил Суров: -- сказать по правде, довольно однообразная история...
И он, сперва монотонно, а потом оживляясь и волнуясь, рассказал свою скитальческую жизнь за промелькнувшие 3 года разлуки.
Кротов слушал, не спуская с него глаз, и весь рассказ этого маленького, худощавого человека с острым прямым носом, с открытым взглядом, бодрого, словно юноша, казался ему отрывком самого удивительного романа.
Как его арестовали, тогда, во время выпускных экзаменов, -- так и пошло! Перевезли его тогда в Петербург, в крепость. Девять месяцев держали, ничего не узнали и выпустили.
В крепости была хорошая библиотека, там он французский язык выучил.
Как выпустили, сдал экзамен на аттестат. Спасибо, что разрешили, и в университет поступил. Уроки да лекции, лекции да уроки, сошелся кой с кем... Два года спокойно жил, а там в Вятку, административно, оттуда в Минусинск.
У одного приятеля при аресте мои письма нашли!.. -- пояснил он.
Ну, там уж не до учения; с голоду бы не умереть. Был приказчиком, потом писарем, раз почтальоном. Да! Ничем не брезговал.
Там и женился на дочери дьячка...
Четыре года маячил, отбыл срок и вернулся в Москву. Опять университет. Полтора года работал, а там беспорядки, волнения; выгнали, и, как говорится, столицы лишили. Попал в Харьков. При одном заводе хорошо устроился: 125 рублей, квартира...
-- Ну, да я умею работать, -- усмехнулся Суров и продолжал, -- А тут появился марксизм. Почувствовалась почва! Твердая почва под ногами. Явилась возможность "работать", дельные люди кругом ожили, зашевелились, подобралась компания на диво... А затем... аресты и мой арест. Следствие и без суда ссылка. По тюрьмам тогда в общей сложности четыре года провел и этапом в Сибирь. На десять лет... В Сибири всего испытал. Ну, а потом амнистия -- и пошел домой... А где мой дом? -- Суров сел на диване и лицо его словно озарилось, -- тогда думал: по всей моей родине, везде, думал, жить, дышать, говорить можно будет! Зари дождались... Что я, измученный этой жаждой общего счастья? Все так думали. Как поехал я со своими ребятами, все словно пьяные. Их в Москве оставил, а сам дальше... партию основывал, на митинги ездил, газету выпускал. А теперь, -- он снова лег и горько засмеялся, -- зайцем бегаю! -- и он замолчал.