— Для голубей — принесем! — крикнул Валька Пим.
Николай будто и не слышал этого писка. Он только сердито зыркнул карими глазками, ухмыльнулся и закончил:
— Горох, который для голубей, ссыпаете мне или Шестаку в наволочку. Понятно, рыцари?
— Понятно. За голубей не думай!
— А Шестаку — фигу…
— Но–но!
Юрка хотел было растолкать пацанов и найти обидчика, да призадумался: Николай Шестаков, а то и Валерка Белов могли заступиться за огольцов. Тут лучше не рисковать.
На другой день, рано утром, все были на колхозном поле. Пожухлый, местами перезревший горох лежал спутанными лохматыми стеблями на сырой земле — накануне прошел дождь. Ребята двигались вдоль размытых борозд и выдергивали длинные, перепутавшеся грязно–коричневые плети, на которых многие стручки были уже пустыми или полупустыми — полопались и порастеряли свои горошины.
Ребята выдирали горох пучками, охапками относили его в сторонку и складывали небольшими копенками. Когда никого из взрослых рядом не оказывалось, они подсовывали под копенку рубаху и начинали топтать стручки ногами. Потом отбрасывали в сторону сухие стебли–плети и горстями рассовывали по карманам чистый, «обмолоченный» горох. Карманы в штанах были самосшитые — до колен, а то и ниже. Самим есть — время не пришло: сперва думали о голубях, а потом — уж о себе. Однако кинуть в рот горсточку–другую гороха все же никто не забывал.
Но вот наконец–то и «скрючили» горох. Теперь и отдохнуть можно.
Две старухи подвезли на телеге громадный бидонище парного молока (коровье стадо паслось неподалеку), и разомлевшие от работы, набившие горохом не только карманы, но теперь уже и животы, ребята накинулись на лакомое питье.
— Молоко! У-ух, в сам–деле молоко! — воскликнул Машка Бахвал. — Свежайшее! Ешь–пей, подходи! Хошь не хошь — все одно пей! Ведь забыли почти, какое оно и на вкус–то! А тут — бидон! Агромаднейший! Пей, хоть залейся!
— Я восемь стаканов выпил, — похвастал Рудька.
— А я одиннадцать! — : блаженно сообщил Шахна и погладил ладошкой свой заметно раздувшийся живот.
— Бо–о–льше шести в меня не влезло, — тихо сказал Миллер. — Худой я, желудок маленький…
— Желудок! Культурненький ты очень! А в мое пузо пятнадцать влезло! — хохотнул Николай.
— Так ты ж вон какой длинный, хоть и тощий, — ласково пропел Гришка. — Тебе можно!
— Я тебе дам сейчас по «можно»! Вот погляжу, сколько ты гороху приволок!
Домой шли тяжелые, грузные, уставшие, немного одуревшие от обильной еды.
Несколько дней ребята проклинали и горох, и молоко, и свою жадность — у многих разболелись животы. Ольга Ермолаевна и Серафима Александровна посадили мальчишек на строгую диету — чай и сухарики. Фельдшерица пичкала их горькими порошками. Но все неприятное проходит, и вскоре ребята уже со смехом вспоминали свое молочно–гороховое обжорство, а некоторые даже начали клянчить у Шестакова «немножко гороху» из припасенного для голубей. Однако Николай был неумолим.
— И не тошнит вас от гороху? Недавно же пообъедались! — резонно замечал он и добавлял: — А голубей кормить чем? Зима впереди до–олгая! Зерна вот еще раздобыть надо — хоть пшеницы, хоть ржи…
— Достанем зерна, — уверяли Губач и Толька Лопата. — Голубей не меньше тебя любим.
— Вот когда достанете, тогда и разговор будет. Зерно скоро появилось.
…Шли последние дни лета, когда колхоз снова обратился в интернат за посильной помощью — подобрать в поле колоски, оставшиеся после уборки хлеба. Урожай надо было взять весь, до последнего зернышка, а рабочих рук не хватало: мужики на фронтах, а бабам одним не управиться — они и на уборке, и на молотьбе, и при коровах, и при свиньях. Овощи вот еще не убраны. Словом, дел невпроворот.
Несколько дней, с. утра и пока не начинало темнеть, ходили мальчишки и девчонки с большими мешками, в которых уместились бы сами с головой, по свежей стерне и подбирали с земли колоски. Искололи. руки, исцарапали ноги и натрудили поясницу, но поле оставили после себя чистым. Немало хлеба сберегли они колхозу, а значит, и Родине!
Нашелушили немного и для себя зерна из колосков. Губач и Лопата принесли Кольке Шестакову по полкепки чистой пшеницы и сказали: «Давай меняй на горох, как обещал». Николай отсыпал им по две горсти гороха: «Хватит пока с вас. А за пшеницу — спасибо…»