— Э-эй! Быстрей–веселей, грузи–погружай! — крикнул паренек. — Осталось что? Ерунда: доски да козлы, да пара бочек, да десяток подушек!
Рудька Шестакин, с трудом взгромождая на телегу бочку для питьевой воды, спросил:
— Конь–то хорош? И давно ты с ним управляешься? Вот у нас бык был — Соколом звали. Да на мясо забили…
— «Бы–бы», — подразнился Талан. — Был бык и нет быка? Смехота! На мясо? Надо же! Да я свою Ночку чтобы под нож позволил!
Огольцы нахмурились. Ребят из чужого интерната они знали, в школе одной учились, но всегда чурались их, потому что были те очень уж культурненькими, тихонькими, да и голубей не держали, и гольянов не ловили, и сок березовый не пили.
— Ты зря говоришь так, — сказал Вовка Рогулин. — У нас тоже Ночка была — корова. Да и ее зарезали. На мясо. Между прочим, слыхали, что половину туши вам отправили. По бедности или жадности вашей. Или чтобы ты эту Ночку, кобылу то есть, сберег, дурак!
— Но–но! — обиделся Талан.
— На кобылу свою нокай! — заругался Валька Пим. — А то толку не будет! Теперь вместе нам жить, а как тогда мириться с твоим нахальством? А?
— Да что вы взъелись? — пошел на попятную Талан. — У вас была Ночка, а у нас есть Ночка! И не кобыла она, а конь. За темную масть так прозвали…
Мир был восстановлен.
Пара колхозных быков да мерин, по недоразумению названный Ночкой, за несколько ездок перевезли нехитрое интернатское имущество.
Юрка Таланов снова повеселел. — Н–но–о! — бодро покрикивал он на впряженного в расхлябанную телегу черномастного коня под кобылячьей кличкой Ночка.
Талан оказался добрым и веселым парнем, и ребята быстро с ним подружились. Особенно Рудька: он до безумия любил животных и сейчас, сидя в катившей по пыльной улице телеге рядом с Таланом, улыбался глуповато–счастливой улыбкой.
На новом месте устроились хорошо. Объединенный интернат размещался в старом, но еще крепком двухэтажном бревенчатом доме в центре села. Школа находилась совсем близко — рукой подать. Рядом были и баня, и Среднее озеро.
Ребята подружились на удивление быстро. Старожилы помогли новеньким набить свежим сеном тюфяки, рассказали о своем житье–бытье, объяснили свои порядки.
Петьке понравилось, что все здесь жили по возрастным группам: старшие — в одних комнатах, ребята среднего возраста — в других, младшие — в третьих, а дошколята — совсем отдельно.
Петька попал в средневозрастную группу, к ребятам пятого–шестого классов. Вместе с ним в комнате их было восемь: Толя Смирнов, Володя Филиппов, Леня Муратов, Жора Янокопулло, Вова Рогулин, Толя Дысин и Жан Араюм. Трое последних — из Петькиного интерната.
В первый же день, знакомясь с новенькими, Жора Янокопулло спросил:
— У вас есть прозвища? Выкладывайте. А то мы окрестим вас по–своему.
— А у вас? — поинтересовался Петька.
— У нас есть. Мое, например, Грек. Фамилия у меня греческая, — пояснил Жора. — А у них, — он показал на своих товарищей, — прозвища немецкие. У Тольки уши большие, поэтому он дэр Эзель, у Вовки глаз косит — отсюда дас Аугэ, у Леньки носорыга здоровая — значит, он ди Назэ…
— А почему их по–немецки?.. — удивился было Толя Дысин.
— Потому что трудно давался им этот язык в школе, вот и прозвали их по–немецки, чтобы для начала хоть несколько слов назубок затвердили.
— Здорово! — восхитился Петька. — У нас все проще. Вовка Рогулин все молчит да покряхтывает. Поэтому прозвище его — Дед. Тольку Дысина Зубом прозвали. Это потому, что, когда сердится сильно, то зубы скалит. Острые у него зубы. У Жана Араюма имя интересное, поэтому, наверное, он и остался без прозвища, просто Жан…
— Ну а ты?
— А он богатый у нас! У него целых два прозвища, — сказал Жан Араюм. — Одно — Сказочник, другое — Поэт: сказок он и разных историй много знает и стишки иногда сочленяет…
— Сочиняет, — поправил Иванов.
На этом первое знакомство закончилось, потому что всех позвали на общий сбор, на котором новый директор Анна Аркадьевна говорила о том, что теперь их большая семья стала еще больше, и должны они жить еще дружнее, помогать друг другу и особенно своим младшим товарищам, так как те еще не всегда понимают, что хорошо, а что плохо. Старшие должны быть примером для малышей. Поэтому дисциплина — сейчас главное. Анна Аркадьевна верит, что дети героического Ленинграда ничем не огорчат своих мужественных отцов и многострадальных матерей, встреча с которыми не за горами…