Цыбин довольно заулыбался, как будто это его хвалили, будто это он боевые награды получил, и сказал:
— Ну что ты разволновался, Петро? В ней ведь еще тогда, в Сибири, эдакий внутренний огонек чувствовался. Не зря же все мы, мальчишки и девчонки, были так влюблены в нее! Да и мы, откровенно говоря, жили и живем, предъявляя себе особый счет. Ведь мы — ленинградцы. Самые что ни на есть настоящие, коренные!
— Ты прав, — откликнулся Петр. — Главное мое чувство сегодня можно выразить двумя строчками из песни:
Я счастлив, что я — ленинградец,
Что в городе славном живу!
От Невы повеяло холодком, тучи наплывали на город, на Марсово поле с полыхающим Вечным огнем у торжественно–печальных могил героев, павших за великую революцию, становилось грустно и пасмурно.
— Ну, поднимайся, старина. Не век же нам тут, на скамейке, сидеть! — сказал Иванов. — Побродим еще немного, а потом — ко мне, продолжим наш разговор. Лисичка моя поди уже заждалась…
— Послушай, Петя, а почему ты Людмилу свою лисичкой называешь? Она что — хитрая?
— Нет, — улыбнулся Петр. — Простая она, добрая и доверчивая. В людях только хорошее видит… А лисичка — так это потому, что девичья ее фамилия была Лисицына. Людмила Михайловна Лисицына. Очень многое она, бывшая девочка суровых ленинградских блокадных лет, сделала для меня. Спасибо ей… Ну, да это уже наше, личное. Пойдем–ка, дружище!
И они пошли из любимого старого сада, который в голубовато–туманной весенней дымке казался чудесным волшебным парком.