— Потом разберемся! — сухо сказал он.
Капитан все еще медлил со сборами. Башмаки у него ссохлись от жары, верха покоробились, и он с трудом, пыхтя и отдуваясь, обулся. Когда он поднялся, лицо у него побагровело от напряжения, а глаза смущенно бегали по сторонам.
— Лодка хорошая! — вдруг сказал он. — Повезло вам с лодкой!..
— Когда-нибудь вернем, — сказал печатник.
— Ерунда! — обронил капитан. — Вы лучше старайтесь добраться живыми и невредимыми… А лодка — что? Для Адамаки эта потеря, что комариный укус…
Печатник протянул ему руку. Капитан не привык к рукопожатиям. Неуклюже ухватился он за мозолистую ладонь и смущенно сказал:
— Даст бог — свидимся…
— Свидимся! — сказал далматинец. — И тогда сочтемся…
Капитан пожал руку Вацлаву, затем Стефану. Выражение лица у него становилось все более смущенным, растерянным и робким.
— Ну, Дафин! — глухо сказал он и, не ожидая ответа, поспешно поднялся на фелюгу.
Дафин не тронулся с места.
— Поднимайся, товарищ! — поторопил его Милутин.
— Я остаюсь с вами! — твердо заявил Дафин, не отрывая взгляда от дна лодки.
Все повернулись к нему. Милутин нахмурился и вопросительно посмотрел на товарищей. На лице Стефана застыло холодное выражение. Печатник чуть заметно улыбнулся.
— Давай, давай, иди! — повторил далматинец.
— Никуда я не пойду! — сказал Дафин, все еще не поднимая головы.
— То есть, как не пойдешь? — сурово спросил далматинец. — Ты думаешь, это только от тебя зависит?
Дафин покраснел до корней волос.
— Я хочу ехать с вами! — умоляюще сказал он.
Впервые у Милутина дрогнуло сердце. С лица печатника сошла улыбка.
— Нельзя! — терпеливо сказал далматинец. — Давай поднимайся…
Дафин посмотрел на фелюгу. Капитан стоял на борту и, бледный от волнения, не сводил глаз с шурина.
— Ну, Дафин! — тихо повторил он с тоскливой и беспомощной мольбой в голосе.
«Боится остаться один!» — подумал далматинец.
— Поднимайся, поднимайся! — настаивал капитан.
Дафин поднялся. Вид у него был такой униженный и подавленный, что печатника невольно охватила жалость.
— Мы не можем взять тебя, товарищ, — мягко сказал он. — Это зависит не только от нас…
Дафин понуро взглянул на него и неуклюже взобрался на фелюгу. Когда он ступил на палубу, ноги у него подкашивались, холодный пот стекал по вискам. «Как я слаб! — в отчаянии подумал он. — Все видят, как я слаб… Зачем же им такой ничтожный, слабый человек?.. Только обуза!»
Когда он снова посмотрел на растерянное лицо капитана, его охватило такое омерзение, такая ненависть, словно он увидел в зеркале собственное отражение.
— Что с этим парнем? — спросил Кенан по-французски.
— Он хочет остаться с нами, — объяснил Крыстан.
— О-о-о! — воскликнул Кенан. — Почему же вы его не берете?
— Не знаю, — нехотя ответил Крыстан. — Я бы взял…
Дафин забыл в лодке пиджак, и далматинец передал его на фелюгу.
Капитан взял пиджак и стал бессмысленно отряхивать его.
— Я пойду! — сказал Крыстан. — Мы никогда не забудем того, что вы для нас сделали…
Они пожали друг другу руки.
— Прошу вас, попрощайтесь с моим капитаном! — тихо сказал Кенан. — Он хороший человек!
Неджеб наконец отставил винтовку в сторону и крепко тряхнул руку Крыстану.
— Да хранит вас бог! — сказал он, с сочувствием глядя на исхудалое лицо студента.
Крыстан спустился в лодку. Волна слегка улеглась, и сейчас их болтало не так сильно, как раньше.
Милутин отвязал веревку и с силой оттолкнулся веслом от черного борта фелюги. Лодка отвалила и погрузилась в волны.
— Вставьте весла! — приказал Милутин. — Крыстан, на руль! Будем грести мы со Стефаном!
Лодка медленно удалялась. Капитан с окаменевшим лицом смотрел ей вслед и машинально кусал загрубевшие, потрескавшиеся губы. Он достиг того, к чему так горячо стремился все эти дни. Он отделался наконец от беглецов, и перед ним открылся путь к дому. Почему же сейчас он не думал ни о доме, ни о жене, которая ждала его? Что-то словно перевернулось в нем. На сердце было пусто, ни тени радости. Отсутствующим взглядом смотрел он на белую лодку, ничего не чувствуя, ни о чем не думая, как во сне. Лодка качалась на волнах, и с весел сбегала вода, и печатник, сидя на носу, смотрел на капитана с пониманием и участием.
И вдруг капитану показалось, что когда-то он уже видел все это — и удаляющуюся лодку, и волны, и черную палубу фелюги, и черные мешки, уложенные барьером вдоль бортов. И на сердце его было тогда так же тоскливо.