Валентина Васильевна произнесла все это торопливо, точно рассказ тяготил ее. Но еще большей скороговоркой прозвучало другое признание, к которому, как показалось Волошину, его мать давно готовилась.
– Видишь ли, я очень привязалась к одному из тамошних моих подопечных. Его зовут Сережа, у него аутизм. Он очень милый, совсем беззащитный… Он тоже очень привязан ко мне. И я хотела бы взять его к себе, чтобы он жил здесь, в этом доме.
Ошеломленный взгляд, который поднял на нее сын, Валентина Васильевна встретила с твердостью, достойной древних римлянок. Тихо звякнула о фарфоровое блюдце почти уроненная на него чашка, колыхнулись от резкого движения белоснежная скатерть на столе, и Виктор сумел вымолвить только недоуменное:
– Здесь? В Привольном? С тобой, с нами?..
– Ты почти не бываешь здесь, сынок, – возразила на его невысказанный, но вполне явный упрек Валентина Васильевна. – А я целыми днями одна. Я всю жизнь заботилась о ком-то, всю жизнь работала. Не захочешь же ты, чтобы теперь твоя мать почувствовала себя ненужной и заброшенной старухой, забытой на антресолях и побитой молью вещью…
«Образ-то какой нашла!» – усмехнулся он про себя. И не возразишь, не поспоришь – сейчас это выглядело бы просто жестоко. Неужели мать задумала все это уже давно? Он попытался воспротивиться еще раз: «Мама, подумай! Чужой, да еще больной человек – это же безумие!» – но слабое его сопротивление было мгновенно и жестко пресечено Валентиной Васильевной:
– Я не так часто прошу тебя о чем-то, Витя. Если ты хочешь добра своей старой матери, ты, конечно же, согласишься со мной.
Все было сказано предельно ясно. Волошин подавленно молчал, пытаясь осмыслить этот неожиданный поворот в его семейных делах, но его острый ум, стратегический ум бизнесмена, на сей раз отказывался выводить какие-либо логические построения. Решение матери казалось странным, почти абсурдным. Виктор не мог взять в толк, чем оно вызвано. Единственное, что он понимал сейчас непреложно и точно, – это то, что он не станет спорить с матерью. Подумав, он решил, что бояться особенно нечего – охрану он подобрал хорошую, и если в доме появится душевнобольной, их бдительность, конечно, усилится, и мать всегда будет под надежной защитой. А потому он сказал небрежным тоном, как будто не желая придавать особого значения вдруг возникшему женскому капризу:
– Как хочешь, мама. Пусть будет так, как ты решила.
И уловил мгновенную вспышку облегчения в материнских глазах, полуприкрытых точно от непомерной усталости. Уловил – но так и не понял, чего же на самом деле стоил Валентине Васильевне Волошиной этот короткий, как будто случайный вечерний разговор…
С тех самых пор Сережа стал неотъемлемой частью Привольного.
Волошин был потрясен, когда увидел его впервые. Он отчего-то решил, что речь идет о ребенке, о маленьком мальчике – ведь мать называла его только по имени и ни словом не обмолвилась о том, что это вполне взрослый человек, на три года старше Виктора. Впрочем, назвать его взрослым тоже ни у кого не повернулся бы язык – поведением он скорее напоминал крайне застенчивого, нелюдимого ребенка. Волошину Сережа казался самым что ни на есть типичным «психом», хотя врачи утверждали совершенно иное.
– Это почти чудо, – заявил известный специалист, приглашенный сразу после появления Сережи в Привольном и осмотревший нового жителя волошинского дома со всей возможной тщательностью. – Для такой формы заболевания аутизмом больной очень развит: неплохо говорит, владеет зачатками грамоты, а рисует так и вовсе замечательно! Похоже, с ним много занимались все эти годы. А мы еще клеймим и порочим систему советского интернатовского содержания!..
С точки зрения Волошина, «неплохо говорит» было явным преувеличением. Да, вроде бы произносить короткие фразы Сережа умел, но делал это крайне редко. Во всяком случае, в присутствии Виктора. Да и вообще казалось, что в общении этот странный человек практически не нуждается. Он редко интересовался происходящим вокруг, не смотрел телевизор, не слушал радио и мог часами сидеть неподвижно, уставясь в одну точку невидящим взором. Единственное, что он умел и любил в жизни, – это рисовать. «Такое иногда случается с аутистами, – объяснил им профессионально-сочувствующим тоном очередной дорогостоящий консультант. – Понимаете, они ведь не сумасшедшие; по крайней мере, в обывательском понимании этого слова. Просто они живут в собственном мире. Медицина до сих пор не знает, кто они – ошибка природы или ее осознанное творение, как выразился один психиатр, скорбные гении неизвестной породы… Может быть, они просто разговаривают с нами на ином, неподвластном нашему интеллекту языке?..»